– Ни черта оно не может сохранить. Есть несохранимое…
Павла обиделась:
– Так все тогда несохранимое, человека вот тоже… состарится, не помогут ни фильмы, ни фотографии…
– Веселенькое у тебя настроение, – Кович поднялся, будто бы для того, чтобы пошире раскрыть окно, а на самом деле затем, чтобы лучше видеть Павлино лицо. – Видишь ли… Я не знаю, как твои психиатры, а я, как властитель душ, скажу тебе совершенно ответственно: ты не сумасшедшая. Даже и не надейся. С нервной системой у тебя все в порядке…
– Ну, если такие галлюцинации – всего лишь разновидность нормы… – Павла сдавленно хохотнула.
– А кто тебе сказал, что это галлюцинация?..
Павла молча выбралась из кресла. Поднялась; на щеках у нее горели красные пятна:
– Я ВИДЕЛА. В подробностях. Форма ногтей… на ногах!.. Браслет, вот этот! – она вскинула руку, поддергивая рукав. – А потом… Там, оказывается, болтается тряпка. И как они… полицейские… на меня смотрели… Мне померещилось, померещилось, помере…
Она оборвала себя. Подошла к стене, уткнулась лбом в обои.
– У меня тоже было, – сказал Кович шепотом. – Когда я… когда мы делали «Девочку». Так страшно… Звуки, шорохи, страх землетрясения, или вот проснусь завтра – а сын в кровати мертвый…
Сгорбленные плечи Павлы вздрогнули.
– Но то, что ты рассказываешь, Павла – это другое, – быстро сказал Кович. – Обычно людям так не мерещится.
Павла обернулась – красные сухие глаза уставились на собеседника требовательно и зло:
– Я ненормальная! Свихнулась… все из-за… – она осеклась.
Кович промолчал; Павле сделалось стыдно. Такими упреками разбрасываются либо в истерике, либо по скудоумию.
– Простите. Я не то хотела сказать.
Кович хмыкнул. Подошел к книжному шкафу, провел рукой по краю полки, с отвращением посмотрел на приставшую к пальцам пыль:
– Я, знаешь, как чувствовал, что ты сегодня объявишься… Вот, приготовил тебе «Первую ночь» Вечного Драматурга… Почитай, интересно… Только финал, мягко говоря, дурацкий.
Книжка лежала поверх прочих – маленького формата, в темном переплете с золотым тиснением. «В. Скрой, пьесы».
– Спасибо, – сказала Павла механически.
Кович уселся на подоконник. Как он любит эту мальчишескую позу – немолодой, некрасивый, жесткий человек…
– У нас уже нет времени… посмотреть второй акт? – спросила Павла устало. Вернее, не спросила даже. Констатировала.
– Ты любишь «Девочку и воронов», – пробормотал Кович, глядя в ночь. – Как ты думаешь, я больше ничего стоящего не поставил?
– Ну почему же…
– Только не ври, – Кович обернулся, и Павла подумала, что вот так он смотрит на своих актеров, пристально, будто змей на лягушонка.