Толстуха молчала. У нее больше не было дротиков.
Махи всхлипывала на обочине. Она еще не успела пережить боль от падения – несколько секунд…
Он подобрал самострел и сунул за пояс крюк-кинжал. Протянул Махи руку:
– Пойдем.
Она прижалась к нему всем телом. Повисла на руках, беззвучно заплакала.
Ей было слишком страшно. Он мог ее понять).
* * *
Монтаж прошел спокойно и закончился часов в девять вечера; сегодня в Психологической драме шла комедия «Дебри». Еще сегодня днем Павла заглянула в последний театральный справочник: «Окончание спектакля – двадцать один ноль пять». Она понятия не имела, что даст ей это знание – но когда наконец закончился монтаж и она обнаружила себя стоящей у выхода из телецентра, и представила, что вот сейчас придется идти домой, а за каждым деревом, за каждым столбом ей будут мерещиться тени, и никому об этом не расскажешь, в особенности Стефане, а посоветоваться можно только с телефоном доверия, который сперва говорит приторно-мягким голосом, а потом отслеживает звонки…
А Тритана нет. Как раз сегодня она, Павла, совершенно ему не понадобилась…
Она постояла еще. А потом зашла в телефонную будку и набрала рабочий телефон Рамана Ковича.
– …Я не хотела бы умирать.
Тоненькая женская фигурка стояла на краю сцены, в белом круге прожектора; лицо казалось равнодушным, но глаза горели ярко и сильно, и голос, еде слышный, шелестящий, пронимал до мурашек по коже.
– Я не хотела бы умирать, но, в конце концов, последнее слово – ваше… Я стану перед Троном и расскажу… все, что знаю. Клянусь вам, мой лорд, я не утаю ни соломинки в волосах, ни капельки крови, скатившейся по вашей шее…
Шла «Девочка и вороны». Павла молчала, утонув в кресле, подтянув колени к подбородку; кое-что она только теперь сумела понять. Кое-что, оказывается, она неверно запомнила – приписала спектаклю какие-то свои подростковые смыслы…
Все-таки на сцене это было… куда сильнее. Но даже и сейчас, в телеверсии…
– Нет, мой лорд, я не хотела бы говорить ему о том, что сама лишила себя жизни… Это… непристойно, я просила бы вас избавить меня от неприятного, постыдного дела…
Белый луч прожектора погас. Зашевелился в темноте зал – конец первого действия. Кто там, в зале? Может быть, восторженная школьница Нимробец?..
– Прервемся? – хрипловато спросил Кович. Павла кивнула из своего кресла, мельком глянула на часы – почти одиннадцать…
– Неплохой был спектакль, – проговорил Кович, глядя в гаснущий экран. – Жаль, что его… не сохранишь. То, что на пленке – тень…
– Просто снимали плохо, с одной точки, – отозвалась Павла меланхолично. – Оператор дурак… А телевидение вообще-то может сохранить, если только…