— Что, он производит впечатление помешанного? Это всего лишь иллюзия. Он вполне здоров, просто сломался. У них была любовь до гроба с какой-то темпераментной девушкой, и, застав ее в постели с приятелем, он сгоряча прикончил обоих… Потом, правда, ужасно переживал. Ну а наш суд скор — аффект или не аффект, а дали парню высшую меру, а тут и Ян подвернулся со своими денежками…
Ирена молчала, сдвинув брови.
— Вы чем-то озабочены?
Он помог ей снять куртку. Ирена остановилась перед зеркалом, минуты две вглядывалась в собственное порозовевшее, но хмурое и сосредоточенное лицо.
— Ник… а что случилось с Ситом?
— Уже ничего, — Ник заулыбался. — Ему уже лучше. Завтра он приступит к обычным обязанностям, а уж послезавтра…
— Ник… а правда, что вчера была ваша очередь?
Он все еще улыбался, но улыбка была уже не совсем искренняя.
— Ник…
Он обеими руками провел по лицу, будто стирая с него фальшивую веселость:
— Ирена… только не волнуйтесь. Дело житейское… Ян очень не хочет, чтобы вы волновались. Он мечтает, чтобы жизнь на ферме вам понравилась…
— Ник… снимите, пожалуйста, шарф.
— Ирена… нет причин для волнения. Вам нечего бояться, уверяю вас…
— Снимите.
— Да сколько угодно… — врач снова усмехнулся. Шелковый шарфик змеей соскользнул с его шеи, задергался в нервных пальцах — потому что, несмотря на кажущееся спокойствие, Ник все-таки нервничал.
Его шея оказалась белой до синевы. С обеих сторон тянулись едва заметные тонкие шрамы — старые и свежие. Ниточки-шрамы. Шрамы-значки. Шрамы-отметки.
* * *
…Ей снился Анджей. Как будто они вместе идут по кладбищу, и муж, увлекшись, рассказывает ей какую-то важную, безумно интересную историю. Рассказывает, и жестикулирует, и говорит все громче, а рядом идет похоронная процессия, и Ирена пытается уговорить Анджея снизить голос — но он не слышит ее, говорит, смеется, размахивает руками… Люди в трауре, слезы, гроб. Анджей ничего не видит вокруг — «Это метод! — выкрикивает он, не слушая уговоров Ирены. — Метод, орудие, а не цель, понимаешь? Не основной процесс!..» И смеется, довольный собственной сообразительностью, и убитые горем люди оглядываются, и под их взглядами Ирена бросает Анджея и бежит прочь…
Бежит по кладбищу. Заходит в самый дальний его уголок. Среди множества заброшенных могил черной землей выделяется свежий холмик, Ирена спотыкается, под ногами камни, глина…
На блеклой фотографии не разобрать лица. И сколько она ни пытается прочесть имя, выгравированное на медной табличке — не может прочитать…
Она проснулась — уже привычно — на рассвете. Привычно — от страшной мысли. Привычно — в поту.