Владимир все мрачнел, кожа натянулась на скулах, челюсти стиснул, даже кулаки сжал так, что костяшки побелели. Глаза его прожигали обоих насквозь. В палате повисла тяжелая тишина. Князь, все еще держа чашу словно в задумчивости, светло улыбнулся:
— Ничего не случилось, князь Владимир. Но разбойников я побил, их было с дюжину… Да и леших порубил. Еще над нами Змей пролетел, огнем дохнул, но я пустил каленую стрелу, в крыло поранил… Он тут же повернул, теперь сидит где-нибудь в норе, рану зализывает…
Руки его дрогнули, чуть опустились. За столами начали вскакивать, но в чашу заглядывать не пришлось, светлое вино колыхалось вровень с краями. Князь улыбнулся беспечно, поднес чашу к губам. Все затаили дыхание, глядя, как задвигался кадык. Князь запрокидывал чашу все сильнее, несколько капель сорвалось с губ, повисло на бритом подбородке, квадратном, раздвоенном посредине.
За столами раздался говор, разросся. Богатыри начали мерно стучать кубками по столу:
— Слава!
— Слава Круторогу!
— Слава князю журавлевцев!
— Слава настоящему витязю!
— Слава!
Князь запрокинул чашу уже вверх дном. За столами восторженно вопили. Он поймал языком последние капли, героя видно и за столом, другой бы запросил передых или свалился, а Круторог даже не шатнется. По ту сторону стола Владимир улыбается широко, но в глазах настороженность, да и улыбка застыла. Волхв наклонился, пошептал звериным рылом, Владимир вскинул руку, говор и крики несколько стихли. Он взял чашу, вперил недобрый взор в жену князя, сказал медленно:
— А теперь скажи ты, княгиня… О чем? Да о том, за что ценим и любим женщин. Скажи о своей любви и верности. О том, как ждешь, когда уходит в дальние походы! Как ждешь верно, блюдя честь женскую…
В голосе прозвучала угроза. За столами умолкли. Тишина настала гробовая, перестал жевать даже самый старый из богатырей — Асмунд. Его глаза под набрякшими веками недобро взглянули на Владимира, потом перешли на жену князя. Она приняла чашу, лишь потом встала, высокая и все еще стройная, грудь высока, хотя выкормила семерых богатырей, хотя внуки уже с детских палочек пересаживаются на жеребят. Ясные глаза обежали палату, все взгляды скрестились на ней, она повернулась к Владимиру.
Князь наблюдал насмешливо. Княгиня слишком красива, да и нравы у журавлевцев, говорят, вольные. Княгиня же слишком красива и своенравна, чтобы сидеть как дура возле окошка и блюсти верность мужу, который достался ей лишь потому, что нужно было скрепить союз зареченцев и журавлевцев.
— Клянусь этой чашей, — сказала она чистым ясным голосом, — что у меня был только один-единственный мужчина в моей жизни… вот он, тогда еще не бывший князем. И что я ждала его честно, супружеской верности не нарушала… да и зачем, если я не встречала витязя краше и доблестнее?