Сперва Гуриец подумал, что в комнату заползла змея — таким тоном прошипел Даймон последние слова. Нет, две, три змеи… сотня, тысяча змей… и робкий вначале шелест наполнил помещение, шепот, шорох, грозный, сухой, и застывший Медонт почувствовал, как он растворяется, поглощается этим шуршащим тлением, из него высасывают душу, мысли, имя, и он распадается, тщетно пытаясь крикнуть, позвать, завыть…
Когда все прошло, он молча достал из сумы чистый пергамент, подписал его и протянул серьезному и хмурому Пустотнику. Тот спрятал документ в складки плаща и отвернулся. Похоже, он тоже чувствовал себя не лучшим образом.
— За что? — хрипло спросил Медонт и закашлялся. — За что вы ее? Ведь ребенок совсем…
— Этот ребенок, по моим сведениям, не хочет…
Пустотник приблизился к недвижному Отцу Свободных и шепнул ему на ухо пару слов.
— Если это правда… — Медонт отвернулся к окну, с трудом оторвавшись от прозрачного взгляда Даймона. — Если это правда, то вам такой образ мыслей должен казаться особо омерзительным.
Пустотник задумчиво почесал щеку своим когтем и внезапно осклабился, растянув рот до ушей. Медонт вдруг отчетливо представил, как его голова скрывается целиком в этом ухмыляющемся провале…
— Вряд ли, — доверительно сообщил Пустотник. — Постарайтесь понять меня правильно, дорогой Медонт, но я ее понимаю. Не оправдываю, не осуждаю — понимаю. Вполне…
— Ну еще бы. — Горло Гурийца заклокотало отголоском древней, тщательно скрываемой ненависти. — Еще бы… Ведь вы не человек!
Пустотник улыбнулся одной половиной лица, отчего улыбка получилась комической и страшной одновременно. И грустной. Очень грустной.
— Вы не правы, — тихо ответил Пустотник Даймон. — Я человек. Просто я больше, чем человек. Я еще и зверь. И как зверь, я ее понимаю тоже.
7
…Этой ночью у Марцелла был еще один приступ. Он начался перед самым рассветом, в комнату никто не входил, да и прошел припадок легко и без особых последствий. Волна захлестнула беса незаметно, почти ласково, и в ее расплескавшемся шорохе прозвучал обрывок странно знакомой фразы:
— Именем Зала Ржавой подписи…
А потом было лицо, и были слова:
— Уток, вышитых на ковре, можно показать другим. Но игла, которой их вышивали, бесследно ушла из вышивки…
И еще:
— Мицу-но кокоро… мудзе-кан, сэмпай…
И еще:
— Ведь некоторые не знают, что нам суждено здесь погибнуть. У тех же, кто знает это, сразу прекращаются ссоры.
— Ос, сихан, — сказал тот, которого будут звать Марцеллом.
И поклонился.
Заметки на полях
Тот, который есть Я, заболел. Ломило виски, в глаза засыпали песок арены, ноги казались ватными и категорически отказывались ходить. Было плохо. Было очень плохо. Никто не хотел умирать. Тот, который есть Я, не хотел умирать тем более. Тот, который был Я, умереть хотел, но сейчас ему было не до того.