...За ужас помыслов благих —
Щебенки Ада;
За трепет пальцев дорогих,
За боль распада...
После концертов он смеялся, шелестя в уборной цензорскими справками «касательно естественных причин успеха, а также отсутствия эфирного воздействия». Джандиери к этим справкам не имел касательства: честно заработаны. Ты это знала лучше прочих — ученик до выхода в Закон не имеет права на «эфир», а решившись самовольно, без надзора и присутствия рядом «крестного», будет по меньшей мере три недели страдать бледной немочью.
Да, ты знала.
Что же он сможет, друг-Феденька, когда Закон откроет ему свои двери?!
И кого видишь ты, глядя сквозь него: себя? да, себя... немного — Фиру... но почему — кого-то еще?
Многих? разных?
Разве так бывает?!
— За плач вблизи и бой вдали,
За соль на раны...
И слово странное «внемли»
Не будет странным...
* * *
Ничего не проявлялось на экране потолка.
Ничегошеньки.
Спрашивай, не спрашивай — жди ответа, как соловей лета...
Ты встала, накинула на плечи шелковый пеньюар. Мужнин подарок, к третьей годовщине свадьбы. Прошла к трельяжу, легко опустилась на мягкий пуф; всмотрелась в зеркальную гладь, окруженную шаловливыми Купидонами, словно воспоминание о Феденькином триумфе мимо воли толкнуло тебя на этот поступок.
Помнишь?
— ...не надо тебе на мне жениться. Глупости это все. Ты сейчас на меня сквозь стекло глядел, а другие — они на тебя, как на стекло, смотрят. И видят за Федькой-стеклом — меня. Старую, злую; умную. Жизнью битую. Разную. Просто они слепые. Они думают, что это все ты: и стекло, и за стеклом. Оттого ты им нравишься, оттого зовут к себе. Ведь зовут, да?
Думала ли, — старая? да! злая? да! битая? да!!! — что доведется вглядываться в собственного «крестника», в Федьку Сохача, влюбленно пытаясь увидеть сквозь него иные тени? Себя? да! — но ревность люта, как преисподняя: откуда другие?!
За ним? за ТВОИМ?!
Смирила дыхание; заставила зеркало откликнуться не грезами — отражением.
Твоим.
Опрометчиво? к счастью, нет. Большинство женщин твоего возраста не слишком любят смотреть на себя по утрам; у тебя же все было наоборот. Утренний взгляд — самый свежий, самый искренний. Тень кошмара еще лежит на лице, но... Нет, не так.
Поднялась, скользнула к окну.
Раздернула портьеры; вернулась.
Да, именно так. Неяркий, осенний свет оказался впору: тени съежились, заметались... ушли. Обеими руками ты приподняла волосы, и неожиданно для себя самой показала язык отражению.
Совершенно неприличный поступок для дамы... ну, скажем, средних лет.
Совершенно неприличный язык: розовый, острый.
За спиной тихо скрипнула дверь. Это камеристка. Кетеван Беруашвили, коренная имеретинка; бессловесное существо. Если бы когда-нибудь тебе захотелось обрести верную рабыню, ты выбрала бы Кетеван. Ровесницы, вы идеально сосуществовали вместе уже третий год, хотя выбор был все-таки сделан не тобою — за тебя.