— Уснули, что ли! — колотил в дверь Собесский. — Хозяин пришел!
Дверь открылась, и Михал со вздохом облегчения увидел наконец-то желтую полосу света. Сухонький старичок стал, извиняясь, пропускать Яна и Михала внутрь. На первом этаже в гостиной царило такое же запустение: отсырел потолок, зияли темными пятнами давно не беленые стены, в ушах висели лохмотья паутины. Однако, поднявшись на второй этаж, Михал окунулся в теплоту домашнего очага — в зале, пусть и с давно устаревшими мебелью и занавесками, явно ощущалось присутствие женщины, царили чистота и уют. Вскоре появилась и она — высокая молодая темноволосая женщина с изящной походкой. Слегка покачивая круглыми бедрами, она подошла к Яну.
— Ты уехал со свадьбы?
— А! — протянул руки к женщине Собесский и поцеловал ее в щеки. — Вот, Михал, познакомься! Это моя сестренка Ка-тажина! Я тебе про нее уже рассказывал! Ты тоже заочно хорошо знаешь Михала! — обратился он к сестре.
— Так, — мило улыбнулась молодая женщина, с любопытством рассматривая Михала, находя его человеком необычайно красивым и интересным, — это вы спасли жизнь моему брату под Варшавой? Сейчас я лично могу поблагодарить вас за это, милый Михал!
Михал стоял и тоже с любопытством смотрел на сестру своего друга. О ней он много был наслышан. Правда, ничего лестного про Катажину не говорили — необразованна, родила байструка, скрыла это от Острожского…
Однако всю эту историю Михал сейчас слушал из уст самой Катажины, сидя в гостиной Собесских. Слушал, и его глаза наполнялись слезами. Совсем иной рассказ, совсем иные чувства.
— Мне было четырнадцать, а Дмитрию Вишневецкому — всего лишь семнадцать, — рассказывала Катажина, бросая томные жалобные взгляды выразительных синих глаз из-под черных дуг бровей, — по сути, мы были детьми, любили друг друга, даже не зная, что такое любовь. Были мы юны и неосторожны. Поэтому очень скоро оказалось, что я жду ребенка от своего возлюбленного. Дмитрий не испугался этого ни на секунду. Он просил моей руки, но мама решительно была против. Мы с Дмитрием были раздавлены. Даже Ян не смог убедить упрямую мать.
Они пили вино, Михал и Ян хмелели все больше, а Ката-жина все рассказывала и рассказывала: о неожиданно умершем отце, о тяжелом ранении Яна в битве с Хмельницким, о последовавшей героической смерти в бою Марека, о том, как в апреле прошлого года так же погиб в бою с московитскими казаками ее муж Заславский-Острожской…
Сестра Собесского со своим удлиненным носом и несколько тяжеловатым подбородком была далеко не красавицей, далеко не идеалом Михала, но ее живые большие глаза, мягкая улыбка, зовущий взгляд очаровали изрядно выпившего Михала, которому, впрочем, в таком состоянии нравились почти все женщины. Видно было, что Катажина старше Михала. Она, пожалуй, смотрелась даже несколько старше своих двадцати четырех лет. Михал, которому нравились молоденькие девушки с инфантильными личиками и большими наивными глазенками, чувствовал, что влюбляется в эту уже зрелую молодую даму. Хотя… может, это не любовь, а просто вино? Может, сказалось долгое время без женских ласк и внимания? Как бы там ни было, но Михал влюбился. Да, он знал, что у Катажины незаконнорожденный сын от Вишневецкого и еще есть дети, три дочери от погибшего Острожского… Ну и что? И пусть много говорили о том, как необразованна и глупа Катажина, за столом Михал нашел ее великолепной и умной собеседницей. Она много расспрашивала Михала, участливо вздыхала, бросая кокетливые взгляды своими синими очами, коими была очень похожа на брата, восхищалась подвигами Несвижского князя и благородством по отношению к Богуславу…