Сема возник как всегда неожиданно, сбоку, словно из-под земли. Напористый и верткий, с черными, чуть навыкате глазами, со своим большим, язвительного склада ртом, он выделялся в любой компания, но почему-то легко растворялся на улице, в толпе. Торопливо обняв и чмокнув Сергея, он тут же обернулся к Нине и застыл с восхищенным, почти раболепным взором.
— Меня зовут Сема, — сообщил он после некой торжественной паузы.
— Нина, — сказала она, подавая ему руку лодочкой. Сема взял ее руку и, почтительно склонившись, поцеловал. Нина фыркнула, удивленная таким обращением.
— Что, прокол, старик? — спросил Сергей о билетах, грустно, но с робкой надеждой.
Сема посмотрел на него долгим укоряющим взглядом.
— У меня проколов не бывает, гражданин, — сказал он тоном милиционера и жестом фокусника вынул из кармана два билета.
— Ну, ты гений! — обрадовался Сергей. — Считай, что Бальмонт твой.
— За такую услугу, парень, — сказал тот, — я бы содрал с тебя еще и Ахматову, но ради вас, — обернулся он к Нине, — проявляю глупое бескорыстие.
Они поднялись по ступеням, и Сема пошел проводить их до входа. А когда они с Сергеем чуть поотстали, пропустив Нину вперед, тот выразительно показав глазами в ее сторону, поднял большой палец. «Но простовата», — беззвучно шепнул он на ухо.
— Катись к своей Лялечке! — одними губами ответил Сергей.
Смешавшись в вестибюле с нарядной толпой, они начали неспешное восхождение по ступеням беломраморной лестницы. Нина взяла его под руку, будто боясь потеряться в этой оживленной, сдержанно гудящей толпе, и он с какой-то особой радостью, точно с ним это случилось впервые, ощутил доверчивую женскую ладонь на своей руке. В больших зеркалах вдоль лестницы, в той нарядной, отражавшейся в них толпе они выделялись, они были заметной парой, и он с удовольствием отметил это про себя. Наконец-то он растопил этот лед: Нина восхищалась и зеркалами, и люстрами, и шелковыми портьерами на окнах, иногда останавливалась, наивно запрокидывая голову, чтобы получше рассмотреть бронзовое кружево светильников, расписной орнамент на потолке… В буфете Сергей взял шампанского, и на этот раз ее не пришлось уговаривать — она выпила свой бокал и похвалила: «Вот это другое дело! Не то что твой вонючий коньяк».
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла — все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Нет, я не стану описывать то, что происходило в тот вечер на сцене. Я знаю возможности прозы, но танец и музыка недоступны ей! Где найти мне слова, в каком порядке расставить их, чтобы передать чарующе дерзкий танец Плисецкой-Кармен, ее полет, ее батман, и смерч ее фуэте, и откровения пируэтов?.. В тот вечер на сцене игралась вечная мистерия: поединок женщины, свободной, как птица, но взыскующей покорности, плена, и мужчины, плененного ею, который, любя, способен убить, но так и не смог покорить…