— Только не говори громко. Они нас слушают.
— Кто? — спросонья не поняла я.
— Они, — пробормотал папа и, совершенно дико сверкнув глазами, метнулся на балкон. Выглянул наружу. Потом с воплем «Они уже у подъезда!» бросился в свою комнату. Послышалась возня с ключами. В руках отец держал толстую тетрадь в зелёном коленкоровом переплёте.
— Возьми и спрячь. Ни при каких обстоятельствах, слышишь, что бы ни случилось, никогда и никому не говори, что у тебя есть эта тетрадь!
Я, так и не проснувшись окончательно, машинально взяла тетрадь и, забравшись на табурет, не раздумывая, сунула её в большую коробку из под телевизора, которая пылилась на антресоли. В ней мы хранили ёлочные игрушки. Выглянув на улицу, я убедилась, что в это раннее утро сквер перед домом и всё пространство перед подъездом были пустынны. Я бросилась в комнату отца. Он стоял у окна, спрятавшись за занавеской, и что-то бормотал. В руках он держал свой наградной «Макаров». Тут мне уже стало страшно по-настоящему. Проснулась мать. Отец ринулся к ней, крича на ходу:
— Прячьтесь у соседей! Я вас прикрою! Спрячьте эти записи и никому не верьте! Вы не знаете, что они хотят со мной сделать… Но я не поддамся! Я им не Федька! Я не полечу, не полечу, не полечу…
Мы с мамой принялись успокаивать его. Говорили, что во дворе никого нет. Предлагали поесть, выпить чаю, коньяку. Никакого эффекта. Потом, видя, что он немного успокоился, попробовали отобрать у него пистолет. Не тут-то было. Отец закричал что-то насчёт того, что мы с мамой тоже с ними заодно, и опять рванул на кухню. Мы с матерью метались по квартире, не зная что делать. Во-первых, у него в руках был боевой пистолет, а во-вторых, сами понимаете, стоило только вызвать врачей или кого-либо ещё, и на его работе можно было поставить жирный крест. Мать наконец присела на краешек кресла и заплакала навзрыд. «Теперь придётся успокаивать обоих», — обречённо подумала я и помчалась на кухню за стаканом воды для мамы, надеясь, что в собственную дочь отец стрелять не будет. То, что я увидела там, — поразило меня. Отец почти совершенно невозмутимо сидел за столом и… пил чай. Я оторопело остановилась. Он поднял на меня спокойные глаза и сказал:
— Они ушли. Теперь надо идти в милицию. А то они угробят и меня, и вас всех, — и потянулся за пистолетом.
Я отшатнулась. А он усмехнулся и сказал:
— Дурочка ты. У меня же дороже вас с мамой нет никого на свете, — потом всё-таки взял пистолет и, опустив голову, поплёлся в свою комнату, где продолжала навзрыд плакать мама.
В милиции отца внимательно выслушали. Естественно, отец умолчал о том, где работает, назвавшись сотрудником одного из министерств.