Владимир сидел на кухне с отцом и мамой, его кормили домашним супчиком.
— Не знаю как, но немцы Москву не возьмут. Мы победим, это точно, мне Вангол сказал.
— Сын, ты меня удивляешь, да, я тоже верю, что мы победим, но не потому, что это кто-то сказал!
— Папа, это не кто-то сказал, это сказал Вангол. Я был с ним в тайге, это необыкновенный человек. Он обладает просто феноменальными способностями. Я сам видел, и я знаю, что ему можно верить.
— Хорошо, ты меня убедил, — покачав головой, улыбнулся отец. — Где он?
— Не знаю, он сошел с поезда по пути в Москву, — не вдаваясь в подробности, ответил Владимир. — Скорее всего, воюет где-то. Мама, прошу, он должен дать о себе знать открыткой, вот мой адрес, полевая почта, перешлите мне ее сразу, хорошо?
— Конечно, сынок, сразу, как придет, перешлю, ты ешь, ешь.
— Спасибо, я уже сыт. Пора, дорогие мои, пора.
Мать долго не выпускала сына из объятий.
— Володя, увидишь Степана, передай, у нас все хорошо, почему он не пишет? Пусть напишет письмо… — теребила его Мария.
— Хорошо, Мария, обязательно передам.
Но передать привет Владимир не смог. Он не встретил Макушева. Не мог его встретить. Степан к тому времени лежал в госпитале. Кроме того, ни батальона, ни роты, откуда его увезли раненным, уже не существовало. Никто толком не знал, где находится штаб полка. Да и вообще, не вовремя он появился из госпиталя. Какой-то полковник в штабе дивизии, куда Арефьев попал в поисках своей части, наорал на него, дескать, почему не в расположении своего полка, трибуналом грозился, за кобуру хватался, потом вызвал особистов. Те посмотрели документы, справку из госпиталя и наорали на полковника. Потом досталось от них и Владимиру, дескать, почему сразу не предъявил документы, и посадили его под арест. Потом была бомбежка, его выпустили из арестантской землянки и приказали ждать. Потом его опять допрашивали, десятый раз он объяснял, что из госпиталя, после ранения. После долгого разбирательства его направили командиром взвода в полк формирующейся резервной армии, прикрывавшей тылы фронта на северо-западе столицы.
«Ну и бардак кругом творится», — думал Арефьев, добираясь туда попутками через всю Москву. Там он впервые услышал о подготовке к наступлению. После того, что он пережил на передовой, это было невероятно. Он увидел пополнение из крепких и здоровых мужиков — сибиряки прибывали эшелонами. Они были готовы ринуться в бой, но их держали в резерве, несмотря на тяжелейшую ситуацию. Получалось, ценой тысяч жизней одних, погибающих там, на ближних подступах к Москве, создавался этот резерв. Да, война есть война. Кто-то должен умирать сначала, а кто-то потом. Владимир уже отчетливо понимал, что у войны свои законы, свои правила. Они не похожи ни на что. Это какие-то неведомые людям законы судьбы. Он видел в госпитале: привезли раненого артиллериста, на нем живого места не было. Весь в кровавых бинтах. Военврач подошел, пальцами пульс на шее через бинты прощупать не может, а тот в сознание пришел, глаза открыт, улыбается, врачу говорит: «Вы не бойтесь, потрошите меня, вынимайте железо, я не помру, у меня еще столько дел». И выжил. Арефьев принял взвод. Он оказался моложе своих подчиненных. Но он был фронтовик, он уже был обожжен войной и потому принят был с уважением. Комбат, капитан Трофимов, тоже фронтовик, тоже из госпиталя, при встрече спросил Арефьева, где тот воевал. Арефьев доложил — где и сколько. Узнав, что недолго, изучив Владимира взглядом, Трофимов одобрительно кивнул: