Теперь они мчались мимо ипподрома, и прогорклые клочья дневных страстей несильно жгли кожу; Шухарт дёрнул плечами, поморщился. Внутри, чуть выше сердца, как будто царапал тугой узел.
Потом выехали на проспект, на эту чёртову развязку, и стало совсем плохо. Пару часов назад там кого-то опять сбили. Шухарта как будто окатили тепловатой мочой или уксусом. Ужас и боль. И отчаяние водителя… а у него только сын в школу, в первый класс… наверняка посадят… но что ж она побежала… он никак не успевал… а теперь… господи, молодая какая… господи!.. вот бы всё отменить, переиграть, отмотать, он бы всё отдал, только бы… это ж на всю жизнь… госпо!..
Проехали.
Вадим не смотрел на него, но ждал ответа.
– Знаешь, – медленно произнёс Шухарт, – наверное, если бы твой дед был жив, он бы морочил себе голову ровно тем же. Ему всегда… как бы это сказать… вот если всё хорошо, и сытно, и светло, и – ну понимаешь? – всё нормально, в общем. И обычный бы человек жил бы и жил, и был бы счастлив. А вот Кирилл обязательно хотел бы… не большего даже… высшего, что ли. Да, высшего.
Он, наконец, взглянул на Вадима: то ли из-за теней, то ли из-за усталости, но Шухарту вдруг показалось, что рядом сидит Кирилл. Такой, каким он был миллион лет назад, до всего.
– Вот что, – сказал Шухарт. Они уже подъехали к дому и остановились у подъездной дорожки, отсюда видны были цветник, разбитый Мартышкой, и лабиринт из труб, коряг, арок, где близняшки обычно играли в сталкеров. – Я совсем забыл. – Он покопался и вытащил из-под сидения судок. Открыл и положил свёрток с бутербродами перед Вадимом. – Вот, возьми. Бери-бери, не стесняйся. Тебе до дома шагать и шагать, по дороге приговоришь. Заодно меня спасёшь от неприятностей: Гута, если увидит, что я не съел, крепко обидится и устроит мне глобальный нагоняй.
Вадим покраснел и взял пакет обеими руками, как обезвреженную мину.
– Спасибо.
Он открыл дверцу, выбрался из машины и только тогда, наконец решившись, спросил:
– Господин Шухарт, можно я завтра приду в «Шар»? У меня как раз выходной, и… Можно?
– Не боишься? – спросил Шухарт. Впервые за чёрт знает сколько времени он почувствовал, как откуда-то изнутри поднимается к горлу что-то давно забытое.
Он вдруг понял, что улыбается.
Вадим помотал головой.
– Я подумаю.
Шухарт смотрел, как он, по-прежнему сжимая пакет обеими руками, шагает по улице. Узел над сердцем ослабевал. Шухарт вдруг понял, что не видит «лепестков» и «нитей», а усталость и боль, которые чувствует, – только его, нормальные, обычные усталость и боль.
Отпустило наконец.