Временная экзистенциальная субстанция внешне утрачивается в третьей части цикла. 3десь показан не процесс, а эмблемы времени (возраст героев, даты истории). Уже в первом рассказе «В одной знакомой улице» (но названию стихотворения Я. Полонского) прошлое оставлено прошлому: оно «равно себе», не выходит в настоящее, оно конечно и необратимо. Память воскрешает умершее прошлое. На минуту из «пучины небытия» (Л. Андреев), ушедшего навсегда извлекается эпизод – основа всех рассказов третьей части. Такой характер темпорального сюжета контрастирует со второй частью, где время длилось, превращалось в субстанцию человеческой жизни. Во второй части «время – вещь необычайно длинная…», главный его план – «поток». Третья часть изменяет ракурс: в центре «река по имени факт» – точка в потоке времени, факт, показанный без причинно-следственных перспектив. Человеческая жизнь – цепь случаев.
Если во второй части человек обречен временем, то в третьей части он обречен случаем. И это еще страшнее, ибо случай еще более конечен, чем время. В третьей части цикла нет перспективы – ни времени, ни пространства: случаи человеческой жизни вне-временны. Историческая достоверность в третьей части прописана явственнее, чем во второй (первая мировая война, Государственная Дума, «Нива», «Полярные путешествия» Богданова, эрцгерцог Фердинанд, пароход Добровольского флота «Саратов»); в качестве закулисных эпизодических персонажей появляются имена исторических лиц (Брюсов, Малявин, сестра Чехова Кувшинникова, Шаляпин, Коровин); достоверна встреча с артистами в «Чистом понедельнике»; часто употребляется слово «история» (чаще в значении «случай»); наконец, среди внесценических персонажей есть «собиратели старинных русских икон». Вместе с тем при большей внешней исторической достоверности усиливается ощущение вневременности: случай, факт и сама человеческая жизнь затеряны в мире, он не стоит в цепи причинно-следственных связей. И человек окончательно и бесповоротно потерян в потоке истории.
Во второй части цикла применялось самоцитирование, возвращение к себе прежнему. Через него реконструировался процесс саморазвития. В третьей части преобладает цитирование внешнее (Блок, Фет, Полонский, Козьма Прутков, песни и т. д.), по репертуару источников достаточно случайное. Внешняя цитация подтверждает трансформацию временной концепции писателя: время в третьей части идет не через человеческую душу, а мимо, фоном, за сценой. Тем жестче встает вопрос: как, в каких формах оно вмешивается в человеческую жизнь? Это основной концептуальный вопрос третьей части. Он радикально изменяет всю концепцию и поэтику: усиливается эскизность, эпизодичность зарисовок частной, интимной жизни («В одной знакомой улице», «Кума»); основное пространство заполняют случайности, мимолетные, проходные, несущностные («Речной трактир», «Кума», «Мадрид», «Второй кофейник»); сужаются, материализуются пространство и пейзаж («Дубки», «Месть», «Камарг»); изменяются содержание и характер бунинского абзаца.