Ему как раз представилась такая возможность, и его нервы уже начали сдавать. Он оказался совершенно беззащитен, во–первых, потому, что его поле деятельности было ограничено полукруглой стойкой бара и он не мог никуда от нее отойти; и, во–вторых, учитывая саму ситуацию. Каждый раз, пытаясь дать отпор, он убеждался, что ему просто не к чему придраться. Она просто смотрела. Поле битвы оставалось за нею. Ее взгляд был направлен на него, словно тонкий луч, и он не мог ни заслониться от этого взгляда, ни толкнуть его в сторону.
У него появились и с ужасающей быстротой стали нарастать симптомы заболевания, незнакомого ему до сих пор, которое медицина называет агорафобией: непреодолимое желание запереться, спрятаться в раздевалке или же просто нырнуть под стойку и укрыться там от ее взгляда; он раз–другой сдвинул брови и преодолел это желание. Его глаза все чаще искали часы, висевшие над головой, часы, от которых однажды, как ему говорили, зависела жизнь человека.
Он страстно мечтал, чтобы она ушла. Он почти молился об этом. И все же ему давно стало абсолютно ясно, что она не собирается уходить добровольно, что она уйдет только тогда, когда бар закроется. Так как ни одна из тех причин, что обычно приводят людей в бар, явно не могла быть применима к ней, не стоило и надеяться на скорое освобождение от пытки. Она сидела здесь не потому, что кого–то ждала, иначе этот кто–то уже давно бы появился. Она пришла сюда не для того, чтобы выпить, так как нетронутый стакан все еще стоял там, куда он поставил его несколько часов назад. Она преследовала одну–единственную цель: смотреть на него.
Отчаявшись избавиться от нее каким–либо другим путем, он мечтал только о том, чтобы поскорее пришло время закрытия и его мучениям наступил конец. По мере того как число клиентов пошло на убыль и стало уменьшаться количество сидящих за стойкой, сила воздействия взгляда соответственно возрастала.
Теперь за полукруглой стойкой, за которой он стоял, было много пустых мест, что еще усиливало впечатление от этого безжалостно–неподвижного взгляда Медузы.
Он уронил стакан, чего никогда не случалось с ним раньше. Она просто разрывала его на куски. Он бросил на нее яростный взгляд и наклонился, чтобы подобрать осколки; губы его беззвучно шептали проклятия.
И наконец, когда он уже думал, что это никогда не произойдет, минутная стрелка дошла до двенадцати. Пробило четыре часа, наступило время закрытия. Двое мужчин, занятых дружеской беседой, последние посетители, поднялись, не дожидаясь, пока их попросят, и медленно пошли к выходу, не прекращая своего негромкого разговора. Но не она. Ни единый мускул не дрогнул на ее лице. Стакан все так же неподвижно стоял перед ней, она продолжала сидеть. Смотрела, наблюдала, ни разу даже не моргнув.