— Но вы же не посмеете все-таки убить этого несчастного только за то, что он честен и наивен?
— Разумеется, нет. Но то, что он положил на вас глаз, я ему не прощу. У меня есть такая слабость — я держусь за то, что мне принадлежит. Плохо, что его обожание не оставило вас равнодушной, а то бы я ограничился тем, что влепил бы ему как следует, дабы поучить хорошим манерам. Так что, видите, какие странности преподносит нам жизнь, а поэтому, если с ним что-нибудь стрясется, то он будет этим обязан вам...
— Я не позволю вам этого!
— Что мне нравится в вас, Патриция, так это детская непосредственность, которой не дано считаться с обстоятельствами... Когда я учился в Оксфорде, о да, моя дорогая, я был студентом в Оксфорде, правда, не очень выдающимся по сравнению с остальными, в колледже Магдалины точнее, ну, пока меня оттуда не выгнали из-за ерунды... Нас там учили всегда охватывать весь комплекс проблем по какому-либо вопросу перед тем, как принять то или иное решение. Жаль, что вы не прошли такой школы, как Оксфорд!
— На вашем примере видно, что мне не о чем жалеть!
— Мне нравится, как вы умеете парировать, Патриция, но если бы вам не нужно было петь сегодня вечером, я бы вам продемонстрировал, что за любую наглость нужно расплачиваться... Однако публика будет в шоке, если увидит, что вы плохо выглядите.
И снова ей стало страшно, а ироническое хладнокровие Дункэна приводило ее в ужас гораздо больше, чем грубость или жестокость. И все-таки, любя Малькольма, она продолжала настаивать:
— Какую услугу вы требуете от шотландца?
— Вы так сильно за него волнуетесь?.. Слишком сильно... но я не хочу, чтобы вы напридумали немыслимые вещи... Он просто пойдет и возьмет сверток, за которым мне идти нельзя.
— А что будет в этом свертке?
— Любопытство — скверный порок.
— Наркотики?
Манера и тон Дункэна внезапно изменились.
— Довольно!.. Не суйте свой нос, куда не положено, Патриция! Извольте следовать этому совету, если вам дорога ваша физиономия или ваша жизнь!
— Как Джеффри Поллард и Дженет Банхилл?
Наступило короткое молчание. Патриция поняла, с каким усилием сдерживает себя Дункэн, чтобы не ударить ее. Наконец глухим голосом он произнес:
— Вот теперь, моя дорогая, можете быть абсолютно уверены, что не уйдете от меня никогда.
— Исключая тот случай, когда вас потащат на виселицу!
— Если это время наступит, то я уверен в одном: вас больше не будет на этом свете, чтобы этому порадоваться... А теперь, когда нам обоим стало все ясно, отдыхайте, чтобы вы сегодня вечером блистал... До свидания, дорогая...