Продолжать нет нужды. Я и так знаю, чего он боится. Когда мы были детьми, я видела такое на Корсике. Только что он играл с курами — и вдруг повалился на пол и стал кататься, корчиться в судорогах, язык вывален.
С тех пор это случалось не меньше десяти раз, но когда будет следующий припадок, не знает никто. И вообще, об этом знает только наша мать. И еще Каролина.
— И часто ее брат… болеет? — спрашиваю я.
— Каждый день. Она пишет ему по два письма в неделю, но у него не все дома.
Он показывает на голову, и сердце у меня начинает неистово биться.
— А что врачи говорят? — допытываюсь я.
— Об этом никто не знает.
— А твои советники и Меневаль?
— Считают меня чрезмерно мнительным.
— Тогда подожди, ничего не делай. Может, еще обойдется.
Он кивает.
— Это правильно. Бонапартам всегда везло. — Но это он сам себя уговаривает. И по его тону я слышу, что он в это не верит. — А что мне с Жозефиной делать? Я… я с ней плохо обошелся. Скажу, чтобы возвращалась в Мальмезон. Да и ребенка она захочет увидеть.
Я смотрю на него в тусклом свете и вижу, как на его лице отпечатались все его сорок лет. Он скучает по Жозефине и хочет, чтобы я позволила показать ей его ребенка. Он ждет разрешения от меня. Не от Марии-Луизы.
— Ты устал, — говорю я. — Вот завтра отдохнешь, поешь — и все это уже не будет так важно.
Дворец Тюильри, Париж
Апрель 1811 года
— Поль, ты только посмотри! Ты когда-нибудь видел, чтобы ребенок так крепко хватался ручкой? Только честно!
Я смотрю, как Наполеон Второй в кремовой с золотом плетеной колыбельке хватается за палец императора, и качаю головой.
— Нет, не видел. Правда, я с младенцами никогда дела не имел.
Он смеется. Его теперь все веселит. За два месяца, прошедшие после рождения Римского короля, император прибавил в весе больше малыша. Я слышал, как кто-то из придворных по этому поводу пошутил: «Вынашивает второго наследника», — и сейчас мысленно улыбаюсь, потому что именно так он и выглядит. Император либо играет с сыном в детской, либо сидит в Парадном зале за столом и с интересом разглядывает еду, от которой прежде всегда отказывался. Тут и индейка с трюфелями, и дикий кабан, карп, булки с вареньем и целые блюда сладкой выпечки. Он вдруг перестал бояться излишне калорийной пищи.
— Ты, конечно, уже слышал о русских? — спрашивает он.
Так вот зачем он меня позвал. Он больше не работает в кабинете, а совещается с придворными прямо здесь.
— Они игнорируют наш эдикт, запрещающий торговлю с британцами, — отвечаю я.
— И это — царь Александр! Которого я сам опекал. И который был мне другом.