— Прошу меня извинить, если сделал вам больно, — мягко произносит он. Я киваю, говорить нет сил. — Из того, что я видел и что сообщил мне доктор Пейр, могу заключить, что у вас инфекция фаллопиевых труб.
Что это такое, я понятия не имею.
— Это излечимо?
— Я рекомендую теплый климат, как вам советовал и доктор Пейр, и я бы, конечно, по возможности воздержался от… от всякой активности. Причина, возможно, и не в ней, но она определенно усугубляет ваше состояние.
Он такой красивый, такой спокойный — ни за что не поверишь, что он врач. Ему надо было родиться придворным кавалером. Тогда он бы смог вознестись до невиданных высот, ведь при дворе красота ценится не меньше денег.
— Еще что-нибудь? — спрашиваю я.
— Да. И самое трудное. — Я задерживаю дыхание. — Судя по всему, у вас гонорея.
То есть триппер.
— Доктор Пейр сказал, для облегчения боли вы применяли пиявки на паховую область. Я бы рекомендовал от этого отказаться. Можно обойтись и без пиявок, но надо избегать любого раздражения без крайней на то нужды.
— А ванна? — беспокоюсь я.
— Только теплая.
— Даже когда я купаюсь в молоке?
Он смотрит с недоумением, и я поясняю:
— Мне это нужно для кожи.
— Если ваше высочество полагает такие ванны необходимыми, то и молоко тоже должно быть теплым.
Я молча обдумываю все, что сказал доктор Эспьо. В его голосе я не услышала особой настойчивости. Да и вообще, если внимательно присмотреться, он не кажется встревоженным.
Конечно, у меня боли. Но он, наверное, прав. Если я буду осторожна и ограничусь всего одним возлюбленным, все может пройти.
— Вашему высочеству понятно, что я говорю?
— Да. Мне нужно быть осторожнее, — отвечаю я.
— Даже в Ницце.
Там будет полковник Огастен Дюшан. Им и ограничимся.
— А если я заболею? — спрашиваю я.
— Нужно будет найти доктора.
— Но доктор Пейр меня больше не лечит. — Я склоняю голову набок. — Вы не хотели бы поехать со мной?
Он колеблется.
— Ваше высочество, у меня здесь есть определенные обязательства… Мне платят деньги…
— Плачу вдвое против того, что вам платит императрица.
Он часто моргает.
— Это очень щедро…
— Втрое. — Я улыбаюсь, а у него глаза лезут на лоб. Какие же у него голубые глаза!
И выезжаем через семь дней.
Когда брат узнает, что у меня новый доктор, он врывается ко мне.
— Куда едешь? — Он оглядывает комнату. Все уже упаковано.
Убраны даже толстые ковры, которые в Ницце мне, конечно, не понадобятся. Заглядываю ему в глаза и понимаю: его мысли сейчас — о Корсике. Двадцать лет назад мы бежали из дома в чем были. Теперь Бонапарты снова в бегах, только на сей раз мы одеты в шелка и меха. Он останавливается перед моей новой шкатулкой для украшений и проводит пальцами по перламутровой крышке.