Князь багровеет от негодования.
— И каковы же были мои интересы, на которые вы столь недвусмысленно намекаете, ваше величество?
— Уверена, об этом нам сможет поведать ваш банкир. Бонапарту во что бы то ни стало нужна была невеста королевских кровей, а вы оказались так любезны, что предоставили ему нужную кандидатуру.
Я смакую произведенный эффект, выдерживая паузу. Потом поднимаюсь из-за стола, и мужчины вскакивают следом.
— Если британцы проиграют сражение, — говорю я, — тогда я уеду из Вены. Но до тех пор я остаюсь в Шенбрунне.
Под гробовое молчание я покидаю Совет и иду в сад на поиски Марии, гуляющей с Зиги и Францем.
— Что случилось? — тревожится она, вглядываясь в мое лицо.
Я опускаюсь рядом с ней на берегу маленького прудика, смотрю на сына и на плавающих уток.
— Меттерних хочет, чтобы мы бежали из Вены, — тихо отвечаю я. — Он считает, эта битва — поворотный момент.
— А где будет сражение?
— В Нидерландах, при Ватерлоо. Князь говорит, в нем может решиться судьба нашей империи. Двести тысяч войск!
Я не сплю. Хожу из угла в угол, думаю об Адаме, который где-то на юге, и об отце, который на севере. Но в субботу, накануне сражения, никаких известий не поступает, несмотря на все мои молитвы. Новости приходят в Австрию только по прошествии пяти дней.
А потом приезжает он.
Я открываю дверь и вижу Адама, на нем красный с золотом мундир австрийской армии. В первые мгновения я из страха не задаю никаких вопросов. Потом он широко улыбается, а я пускаюсь в слезы. Он заключает меня в объятия, и с меня спадает груз всех этих шести лет. Мне больше не придется бояться его… И он никогда не отберет у меня Франца…
— Ватерлоо он проиграл, — сообщает Адам. — И его до конца дней отправляют в ссылку на остров Святой Елены.
Я закрываю глаза и выдыхаю.
— А что будет с Францией?
— Реставрация власти Бурбонов.
Значит, это правда. Мир больше не увидит Бонапарта у власти.
Я веду Адама в комнату, мы встаем у окна и смотрим на озеро. Когда-нибудь я запечатлею этот момент на полотне. И назову картину — «Освобождение».