Он переводит взгляд с одного на другого, потом решает, что записка все же адресована скорее мне.
— От его императорского величества, императора Франца.
Я смотрю на Адама, но муж хмурится. Здоровье у отца отменное, и нет оснований опасаться политической нестабильности в Австрии. Я вскрываю печать и пробегаю глазами послание.
— Свершилось, — шепчу я.
Я подхожу туда, где на расстеленном на траве одеяле сидят Адам с детьми, и показываю письмо.
Ему хватает одной строчки. Он опускает на землю наших малышей — им два и четыре годика — и оставляет их рядом с Зиги. Затем поднимается, подходит ко мне и сжимает руку.
— Шесть лет!
— Ваше величество, отвечать будете? — спрашивает посыльный.
Я качаю головой.
— Нет. Не сейчас.
Я сижу за мольбертом и пытаюсь осмыслить случившееся. Наполеон мертв. Никогда больше не буду я ночью рядом с Адамом просыпаться от страха, что Бонапарты придут мстить нашей семье. Из месяца в месяц, из года в год нашу жизнь омрачала тень Наполеона, словно нависающая над нами из-за моря. Теперь он больше не мой муж.
Я смотрю на наших чудесных ребятишек, Альбертину и Вильгельма, которым не грозит отчаяние человека, вынужденного годами спать вполглаза. Но радость моя не полна. При всем облегчении, какое я испытываю, у моего старшего сына, Франца, больше нет отца.
Адам подносит мою руку к губам, потом нежно кладет ее себе на грудь, туда, где сердце.
— Сегодня Австрия может спать спокойно, — говорит он.
— И Парма тоже, — добавляю я, ведь сейчас наш дом здесь, между королевством Сардинией и Тосканой. — Помнишь ту картину Франческо Гварди? — спрашиваю я.
— В Вене, — отвечает он.
— Там еще корабли, подбрасываемые волнами. Опасное, но красивое зрелище.
— Да. — Как и я, он обожает живопись.
— Так вот: море наконец успокоилось.