Он протягивает мне два листка, исписанные сверху донизу почерком Меневаля. Сто пятьдесят пар чулок, тридцать шесть нижних юбок, сто сорок четыре вышитые сорочки, одиннадцать шелковых платьев, восемьдесят кружевных чепцов, бессчетное количество носовых платков и шестьдесят четыре — шестьдесят четыре! — платья из ателье Леруа.
— Есть еще третья страница, — нервно говорит он. — На обороте.
— Ты ей и нижнее белье заказал? — Я представляю, что было бы, если б мой недалекий муженек Камилло Боргезе осмелился выбирать для меня нижнее белье, и прихожу в ужас.
— Ты же не думаешь, что она в состоянии самостоятельно выбирать себе такие вещи, — говорит он. — Она еще ребенок!
— Ей уже девятнадцать.
— Вот именно! Достаточно, чтобы стать матерью, и не слишком много, чтобы она проявляла строптивость. — Брат кладет руку за полу мундира, как раз на живот — этот жест настолько вошел у него в привычку, что его даже художники на портретах изображают в такой позе. А я вдруг думаю, не болит ли у него желудок, как у меня. Он никогда на живот не жаловался. Но он не говорит и о том, что принимает лекарство от своих припадков.
Я сажусь на край его стола и осторожно спрашиваю:
— Ты здоров?
— А что тебя заставляет думать иначе? — удивляется он и, проследив мой взгляд, убирает руку из-за сюртука. — Конечно, здоров.
— А ты бы сказал мне, если бы заболел?
— Зачем? — Он присаживается рядом. — Ты разве доктор?
— Нет, конечно, но я бы нашла тебе лучшего из докторов.
Он нежно берет мою руку и легонько сжимает.
— Ты хорошая сестра, Паолетта.
Я оборачиваюсь на сундуки, забитые плащами на лебяжьем пуху и сиреневыми сорочками, и меня охватывает непереносимая зависть. В этих нарядах я смотрелась бы куда лучше любой габсбургской принцессы. Какой смысл щеголять в бордовом шелку, если ты толстая, как сосиска, и переваливаешься как утка?
— Говорят, она толстуха, — произношу я, отлично зная, как он ненавидит толстых женщин. И высоких тоже.
— Кто это говорит? — негодует он. В его голосе слышится нервозность, на которую я отвечаю безразличием.
— Да никто. — Я пожимаю плечами. — Это и из портрета видно.
Причем мы все это видели. На картине она восседает в центре тронного зала на возвышении — ни дать ни взять — образ Богоматери.
— Полагаю, мы скоро это узнаем. — Я встаю. — По крайней мере, Каролина. Поль говорит, ты посылаешь ее в Компьень, потому что она королева?
— Этого требует протокол. И не вздумай оскорблять мою жену, когда она приедет! — Он поднимается. — Она габсбургская принцесса!
— Иначе что? Вышлешь меня?
Он хватает меня за локоть. Внезапно он оказывается так близко, что я чувствую вожделение у него в штанах.