— Нет, благодарю, — отвечаю я.
Но она все торчит в дверях, хоть я уже давно переодета в ночное платье.
— Может, тогда принести вам молока? Или чаю?
— Я никуда не исчезну. И не сбегу. Представление о долге у меня имеется.
Колетт заливается краской, и мы в упор смотрим друг на друга. Наконец она разворачивается и направляется к двери.
— Погодите! — окликаю я, и она быстро возвращается. — В каком городе мы будем завтра? — спрашиваю я.
— В Штутгарте. — Колетт вздыхает. — Там в замке будет еще один прием, — добавляет она. — Наверняка явится вся вюртембергская знать. Опять невкусная еда и куча стариков.
Так вот почему у нее сегодня такой жалкий вид. Не из-за долгой и ухабистой дороги, и не оттого, что она скучает по дому, а потому что у французов лучше и еда, и мужчины.
— Спасибо, Колетт. До завтра.
Она мнется.
— Ваше величество?
— Да?
Она теребит конец своей кашемировой шали.
— Вы хотели стать женой императора Бонапарта?
Пришла моя очередь заливаться краской. Я думаю о своих родных в Вене, об Адаме и Зиги, которых мне уже никогда не увидеть.
— Нет.
Она кивает так, будто понимает. Но ей никогда не приходилось принимать столь трудного решения, этой девочке. Подозреваю, она даже ни разу не задавалась вопросом, на какие деньги шьются ее наряды или почему мужчины отправляются на войну в чужие страны.
— Мне жаль, — шепчет она.
Я быстро моргаю.
— Мне тоже.
— Как же вы сможете быть счастливы? — спрашивает она.
— Меня утешит живопись, — говорю я. — А там и дети пойдут.
Она смотрит на меня так, словно это неслыханная жертва. Но до меня ее приносили сотни королев, придется считать это веским аргументом.
— Если я могу для вас что-то сделать…
— Зиги, — сразу говорю я. — Моя собака.
— Я бы с радостью, правда! — восклицает она. — Но королева… Она терпеть не может животных.
Жалкая, бессердечная особа. Я поднимаю голову, чтобы снова не дать волю слезам, и стараюсь думать о чем-нибудь другом, иначе непременно расплачусь.
— Расскажите мне про Меттерниха, — говорю я. И вижу, что Колетт уже жалеет, что вообще оказалась в моей комнате.
— Про князя?
Я медленно киваю.
— Они любовники, ведь так?
Колетт моментально поворачивается к выходу.
— Вы этого от меня не слышали, — шепчет она. Потом нерешительно кивает. — Но это так. Это правда.
— И это он устроил мой брак с Бонапартом?
— Ваше величество, я не имею права говорить…
— А вы просто выскажите предположение.
Она молчит, а мне достаточно и этого.
Наутро мы уже в пять часов на ногах, а к шести одеты и готовы ехать. На мне новый французский наряд, белое шелковое платье, расшитое серебристыми колокольчиками, но все мои помыслы — с Австрией. Ночью мне приснился Адам. Я вспоминаю, какое у него было лицо, когда мы отъезжали от Браунау, и у меня ноет сердце. Вот бы остановить это мгновение, подобно натюрморту Луизы Муайон, где все застыло и ничего не изменится.