Мы проходим через зал, увешанный портретами Обри, и Мария-Луиза останавливается.
— А это кто написал? — интересуется она.
— Портреты собаки? — удивляется Наполеон.
— Чудесные! — На глаза императрице наворачиваются слезы, но она их смахивает и внимательно изучает картину, изображающую Обри в гроте.
— Это Ричард Косвей, — поясняет Полина с лучезарной улыбкой. — Мой любимый художник. Никому другому не удается так передать характер Обри.
— Замечательные картины! — Императрица подходит ближе, чтобы получше рассмотреть. — Это борзая?
— Левретка. Итальянская борзая. Эта порода немного мельче. Могу принести, если вам интересно.
— Мы пришли в картинную галерею, а не в зоопарк, — обрывает Наполеон.
Мне всегда казалось, что он ревнует сестру к собаке. Полина отвечает ледяным тоном:
— Галерея вон там.
Мы входим в первый зал, и Мария-Луиза не может сдержать своего восхищения. В этом наполненном роскошью дворце художественная галерея поражает больше всего. Стены увешаны вывезенными из Каира картинами, а нескончаемые застекленные шкафы и деревянные стеллажи уставлены бесчисленными египетскими сокровищами.
— В жизни не видела ничего подобного, — шепчет императрица.
Мне приходит на память, как я впервые увидел расставленные на полках сотни статуэток из лазурита и алебастра, и какое они произвели на меня впечатление. Вид этих масляных ламп, гребней для волос, золотых ожерелий и шкатулок с инкрустациями из самоцветов действительно поражает воображение. Про саркофаги и говорить нечего.
Императрица протягивает руку и прикасается к крышке саркофага, на которой изображено женское лицо. Медленно, рукой художника, она обводит древние контуры юного лица, в котором видится что-то обреченное.
— Это из одной египетской гробницы, — хвастается Наполеон. — Храмы у них, — добавляет он, — совершенно невероятные! Нечто невообразимое. Каменные изваяния богов — от пола до потолка. — Он подкрепляет свое описание жестом, а когда жена проникается величием, многозначительно прибавляет: — Останься я там — мог бы сделаться фараоном.
— Это и теперь не поздно сделать, — быстро бросает Полина.
Между братом и сестрой пробегает нечто, что приводит Марию-Луизу в секундное замешательство.
Но не де Канувиля. Того интересуют экспонаты.
— А это что такое? — Он показывает на пару алебастровых сосудов на верхней полке шкафа.
— Это канопы, — поясняет Полина. — Сосуды для хранения внутренних органов умершего.
Больше вопросов у де Канувиля не возникает.
Мы проходим следующие два зала. Я слежу за императрицей: она восторгается бесчисленными артефактами, многие из которых инкрустированы бриллиантами и изготовлены из драгоценных металлов. Меня трогает, когда я вижу, как Мария-Луиза, будто завороженная, останавливается перед палитрой древнеегипетского художника. Древняя деревянная дощечка еще хранит следы охры, малахита и ляпис-лазури. Она трогает каждую краску и, как мне представляется, думает о том, чьи руки последними держали эту палитру — руки художника, жившего две с лишним тысячи лет назад. Кто это был? Старик или юноша? Как умер? Была ли у него семья? А может, это была женщина?