Радость у меня была бы, если б я вышла замуж за Адама и осталась в Австрии, чтобы присматривать за Фердинандом. Но ложиться в постель с мужчиной вдвое старше — какая уж тут радость? С мужчиной, который после первого же раза предупредил, что является «императором с большим аппетитом» и что я должна быть готова к тому, чтобы «видеть его» ежедневно, а то и по два раза на дню.
Я знаю, что ответ отцу должна составить в таких же приличествующих выражениях, чтобы ничем не навредить ни себе, ни Австрии, когда шпионы французского императора его вскроют. Я беру перо и заношу его над чернильницей, когда дверь распахивается и входит Наполеон.
— Сир.
Я поднимаюсь и надеюсь, что мои слезы незаметны. Он медленно растягивает губы в многозначительной улыбке, и я сразу понимаю, что ему нужно.
— Разденься! — велит он, и я чувствую, как пылают мои щеки.
— Может, вы желали бы…
— Я уже сказал, чего бы я желал. Разденься и нагнись.
Я ахаю.
— Над кроватью?
— Или над креслом, сама выбирай.
У меня схватывает живот, а кровь закипает таким огнем, который не потушить и океаном воды. Я сбрасываю халат и сорочку на пол. Потом молча забираюсь в кровать и ложусь на спину.
— Я сказал…
— Я вас слышала. Но я французская императрица, а не дешевая девка.
На мгновение он замирает, видно, как в нем борются уважение и бешенство. Затем делает шаг к постели.
— Прекрасно, моя немецкая розочка.
Он расстегивает штаны и залезает на меня, не раздеваясь. Чуть больше минуты — и дело сделано. Кончив, он перекатывается на спину и лежит, глядя в потолок с таким видом, будто совершил какой-то подвиг.
С Адамом было бы все иначе. Он держал бы меня в объятиях и покрывал нежными поцелуями мою голову, начиная от макушки, медленно продвигаясь к губам. Потом я бы уснула у него на груди, под стук его сердца.
— Как женщина узнает, что беременна? — вопрошает Наполеон.
Будь я беременна, я бы ни за что больше не подпустила его к себе. Наговорила бы ему с три короба — например, что близость опасна для ребенка.
— Она чувствует усталость, ее тошнит, и, наконец, у нее прекращаются кровотечения. Это самый верный признак.
— Достаточно будет и подозрения на беременность.
— Вы узнаете сразу, как только буду знать я, — обещаю я.
Он наблюдает, как я одеваюсь, и в его взгляде заметно безразличие и даже холодность. Прав был художник, писавший его миниатюрный портрет. Он единственный из всех, кого я знаю, у кого в глазах не видно души. «А что если у него ее нет?» — слышу я голос Марии, но гоню эту мысль прочь.
Я возвращаюсь к своему бюро, а он с кровати за мной наблюдает.