— И куда она уехала?
На глаза Гортензии наворачиваются слезы.
— А вы знаете, что принц Фридрих-Луи Мекленбург-Стрелицкий просил ее руки, а она его отвергла из боязни расстаться с Францией? Все слала Наполеону письма, умоляла вернуться, но получила их все обратно без ответа.
— Я не знала, — шепчу я.
— В первый раз, когда он ее выпроваживал, — продолжает Гортензия, — то ссылался на вашу просьбу.
— Никогда я его ни о чем таком не просила!
— Я знаю. Но он божился, что вы ревнуете; что вы слышали о ее красоте и боитесь, что она станет искушать своими чарами вашего новоиспеченного мужа.
Так. Сначала он наказывал ее за бездетность, теперь — за то, чем она действительно может гордиться, — за красоту. Какая у нас все-таки странная дружба, думаю я. Дружба между дочерью первой императрицы и второй женой императора.
— Спасибо, что рассказала мне, — тихо говорю я. — Мне очень жаль.
Уголком шали они вытирает глаза.
— Не вы — так была бы другая. А ее так или иначе бы выслали.
В этот жаркий день я смотрю на Гортензию, на тугие локоны, в идеальном порядке обрамляющие ее лицо, и думаю, что если и писать когда ее портрет, то вот такой. В саду, среди белых роз и блестящих ветвей мирта. Мне кажется несправедливым, что она так мало видела в жизни счастья. Я кладу ладонь на ее руку и успокаиваю:
— Все будет хорошо.
— Вот и граф де Флао мне так говорит, — шепчет она.
Я перехватываю взгляд Гортензии и понимаю, о чем она. Каких-то четыре месяца назад это было бы для меня неслыханным делом. Но при этом дворе меня уже больше ничто не удивляет.
— А как же твой муж?
— Ну… до тех пор, пока мы соблюдаем приличия…
— А при дворе не разболтают?
— Здесь у всех свои секреты, — серьезным тоном заявляет она. — Распускать сплетни ни в чьих интересах.
Я думаю об Адаме, приезжающем из Вены, и, хотя сердце у меня разрывается от любви, я знаю, что он для меня потерян. Я никогда не смогу иметь роман на стороне. Я императрица Франции. И люблю я своего мужа или нет — это никак не должно отражаться на моем поведении. Королева должна служить нравственным образцом для своей страны, всегда показывать на север, и всегда уверенно.
Но я смотрю на Гортензию и впервые в жизни понимаю, что значит черная зависть.
— И тебя не волнует, что ты замужем за Бонапартом, а спишь с Флао?
Щеки у Гортензии вспыхивают.
— Волнует. Но я его люблю, что ж поделаешь? — Она отводит глаза. — И он так добр ко мне. И детей моих он любит. — В ее глазах появляется блеск. — Они ему как родные сыновья.
Как Адам станет относиться к детям, которых я рожу Наполеону? Будет ли он с ними ласков? Или станет ревновать? А может, он вообще больше не захочет меня видеть. Это было бы очень разумным решением.