— О ком?
Гортензия хмурится. В ярком предвечернем солнце ее темные волосы отливают медью, и хотя она не такая уж красавица, в своем белом муслиновом платье и под кружевным зонтиком она очаровательна.
— Ваше величество, — начинает она, — только не говорите мне, что вы ничего не слышали. Доставить Зиги в Фонтенбло ваш отец поручил Адаму фон Нейппергу. К вам едет гость с родины!
Я немедленно останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам. В Большом Партере полно придворных, они прогуливаются вдоль реки или отдыхают на берегу.
— Откуда ты знаешь?
— Это все знают. Мне Каролина сегодня утром сказала, — с оглядкой произносит она. Потом до нее начинает доходить. — А он был вашим…
— Близким другом, — спешу заверить я. — Не больше того.
Мы продолжаем прогулку, попадающиеся навстречу мужчины приветственно приподнимают шляпы. Может, это Мария устроила, чтобы он приехал? Или отец? Мне вдруг становится жарко, хотя на мне самое легкое платье, какое можно себе представить, и даже без рукавов.
Адам приезжает с Зиги. Мой Адам приезжает с Зиги!
— Ваше величество, вы себя хорошо чувствуете? Вы так побледнели… — Она пытливо всматривается в меня, потом говорит очень серьезно. — Ваше величество, если он вам больше, чем друг, не встречайтесь с ним! Император обо всем узнает.
— Давай вон там погуляем, — предлагаю я.
Гортензия следует за мной в густую рощу, подальше от любопытных глаз, и мы усаживаемся на траву.
— Как он узнает? — негромко спрашиваю я.
Она подается вперед.
— Говорят, на поле боя он за сотни миль предугадывает следующие действия противника. Кое-кто при дворе считает, что он способен читать чужие мысли.
— И ты в это веришь?
Гортензия жила рядом с ним пятнадцать лет. Лучше его могут знать только братья и сестры.
— Нет. Я верю мужу, когда он говорит, что Наполеон — гениальный полководец. И еще он всегда говорит, что на французский престол его брата привела развитая интуиция. Он словно подчинил себе удачу. Ему достаточно за чем-то внимательно понаблюдать, чтобы сделать правильные выводы.
— Значит, если он увидит меня с Адамом…
— То обо всем догадается. По румянцу на ваших щеках, по дрожи в руках… по множеству разных мелочей, которые будут проявляться помимо вашей воли.
— Значит, он не должен нас увидеть!
Гортензия в ужасе закрывает рот рукой.
— Ваше величество, вы себе представить не можете, на что он способен! Моя мать… Он же с ней без предупреждения развелся! Тринадцать лет она его всеми силами поддерживала, и вдруг в один день… — Гортензия разводит руками. — Даже приказал Жаку-Луи Давиду закрасить ее на картине «Раздача орлов», и чтобы во всем дворце Тюильри убрали ее монограмму. Оставил ей Мальмезон — ее дворец в двенадцати километрах от Парижа. А как только приехали вы, отослал еще дальше. — Гортензия качает головой. — Если уж он против кого настроен…