Бедный граф! Простая, ограниченная женщина, вероятно, доставила бы ему все то супружеское счастье, которого так жаждало его сердце. Нравственные преимущества Франциски оказались совершенно лишними для него и не только разрушили его супружеские отношения, но лишили его возможности пользоваться благоприятными условиями обеспеченной жизни. Он не считал возможным, чтобы Батист возвратился в замок с опасностью для жизни по какому-либо другому поводу, кроме добросовестного сознания своего долга. Благодаря этому он почти поверил рассказу бретонца, будто бы тот счел своей обязанностью не оставлять графиню Шатобриан на чужбине, тем более что она сказала ему, что граф приказал это. Только в Фонтенбло в нем проснулось недоверие, потому что там он услышал в первый раз, что графиня не хочет более носить имя своего мужа, и тогда он решил во что бы то ни стало вернуться домой и спросить господина: что ему делать? Граф не имел повода сомневаться в истине этого рассказа, потому что всегда считал Батиста порядочным малым и вдобавок простоватым и неспособным на хитрости. Он приказал по обыкновению наказать бретонца плетьми, как наказывал его в былое время за разные незначительные провинности, но, тем не менее, его прежняя вера в преданность товарища молодости была отчасти утрачена. Он смутно чувствовал, что почва все более и более колеблется под ногами, и, не видя исхода из своего тяжелого положения, со дня на день становился угрюмее и раздражительнее.
Во время грозы граф сидел в своей комнате на среднем этаже замка и гладил правой рукой кудрявую головку своей дочери, которая качалась на его коленях и все ближе прижималась к нему, по мере того, как погружалась во мрак огромная пустая зала, со стен которой смотрели наподобие привидений вытянутые во весь рост портреты предков графа Шатобриана самой грубой работы. Но всех страшнее при фантастическом грозовом освещении казался маленькой Констанции родоначальник дома, портрет которого висел против стула графа Шатобриана. Его черные колесообразные глаза, глядевшие с высоты, приводили в ужас пятилетнюю девочку и заставляли усиленно биться ее сердце.
Граф Шатобриан напрасно старался сосредоточить все свое внимание на ребенке; мысли его видимо были заняты другим. Он чувствовал себя глубоко несчастным; но кто мог сказать, что больше всего угнетало его! Остаток ли той своеобразной привязанности, которую он все еще питал к своей красивой жене и которую та оттолкнула с презрением? Оскорбленная ли мужская гордость, болезненно действующая на человека при открытой измене со стороны любимой женщины, или гордость дворянина, который видит свою честь отданною на произвол людского злословия? Если все это по временам одинаково мучило его, то в настоящую минуту чувство глубокой тоски пересилило все другие ощущения. Его печальные глаза выражали одно желание: все простить жене, опять принять ее в свой дом и доставить ей более спокойную и радостную жизнь, чем та, какую она испытала до своего отъезда из замка Шатобриан.