– Ты бы хоть перекрестился! Не в конюшню пришел, – съязвила сестра. Василько поспешно снял шапку и перекрестился.
– Кожух-то сними да с сапогов снег обмети, – проворчала Матрена и недовольно заметила после того, как Василько, раздевшись, обметал веником сапоги перед дверью: – Мог бы на предмостье выйти. Убирай за тобой потом!
От таких придирок Василько уже хотел вспылить, но в последний миг сдержался: «Погожу, но коли еще будет допекать, обзову непотребным словом и уеду. Только меня здесь и видели!»
Он сел за стол под образом. Матрена недовольно поморщилась. Уголья от лучины тонули в кадке с водой со злобным шипением.
– Зачем пожаловал? – спросила сестра. Она стояла посередине избы, прижав к животу и груди шапку, кожух и пояс с сумой Василька.
«Сейчас серебро из сумы посыплется», – испугался Василько. Он хотел о том предупредить сестру и еще попросить ее накормить и напоить Буя, но вместо этого выпалил:
– Хочу с тобой совет держать!
– Какой? – изумленно спросила Матрена. Она бросила, будто ворох сена, рухлядь Василька на лавку и уселась за стол напротив брата.
– Ожениться хочу! – нехотя выдавил из себя Василько.
– На ком? – Матрена замерла в ожидании ответа, приоткрыв рот и наклонившись в сторону брата.
Васильку расхотелось исповедаться от такого неприкрытого любопытства.
– Что же ты молчишь? – не терпелось Матрене. Она даже забыла о своей великой обиде на брата за почившую в одиночестве мать.
«Поймет или не поймет?..» – мучился Василько. Он подумал, что предполагаемая женитьба невыгодна сестре, являющейся пока прямой его наследницей; случись с ним худое, конечно, не все село, но кое-что из его именьица непременно перейдет к Матрене.
– На Янке, рабе моей! – выпалил он и удивился нелепости своего желания. Матрена молчала. Василько занервничал, стал перекладывать руки со стола на колени, с колен на лавку.
– Господи! – Матрена всплеснула руками. – Где это видано, чтобы господин на собственной рабе оженился.
В ее словах было столько изумления и осуждения, что Васильку стало не по себе, и он робко попросил:
– Только не сказывай никому.
– Не скажу! – небрежно и отвлеченно заверила сестра.
Странное желание брата показалось ей таким неожиданным и неразумным, что она не могла усидеть на месте. Встала из-за стола и подошла к печи. У печи обернулась и, потрясая руками, принялась вразумлять:
– Помысли сам, что тогда о тебе добрые люди скажут. Скажут: совсем ополоумел Василько. Принесет раба в твои хоромы срам велик! Да над тобой вся Москва изгаляться будет. Не моги этого делать! Вот тебе весь мой сказ!