«Вика-невелика, доня моя! Письмо твое получил. Спасибо. Каюсь, что не ответил сразу: у нашего брата строителя начало года всегда уходит на разгон. Однако сейчас, когда повеяло весной, стало повольготнее.
Не скрою, письмецо твое озадачило меня: ты ни единым словом не обмолвилась о себе. Что касается мамы, то вряд ли мы вправе судить ее семейным трибуналом, в котором она лишена защиты, не участвуя в нашей переписке.
Если бы чувства людей подчинялись формальной логике, то как просто было бы жить людям, просто и… серенько.
Ты судишь нас с мамой безапелляционно. Тебе кажется, что вся беда в излишней гордости мамы и колебаниях отца.
Впрочем тут же и оправдываешь нас неимоверно длительной разлукой. Но оправдываешь неуверенно, сомневаясь и в женской мудрости мамы, и в решимости отца пойти наперекор всему ради позднего счастья. Нет, прямо ты об этом не пишешь, однако это чувствуется между строк твоего письма.
Ты, Вика, думаешь, что я могу дать немедленный ответ, на все твои противоречивые раздумья. Да я и сам ищу его, единственно верный для меня ответ.
С точки зрения житейской, здесь все как будто ясно: наконец-то встретились два человека, полюбившие друг друга еще на фронте, и, кажется, ничто не мешает им прожить оставшиеся годы вместе. Так почему они снова разлучились, имея, кстати, единственную дочь?
Улетая из Баку, я невольно повторял есенинские великолепные слова: «И сердце под рукой теперь больней и ближе…» Именно «больней и ближе!» Наша встреча через тридцать с лишним лет открыла передо мной все огромное пространство времени, которое мы с мамой одолели порознь. Каждый из нас, наверное, подумал: «А жизнь-то, оказывается, прожита». То было как внезапное открытие, во всяком случае для меня. Правда, глядя на такую взрослую, самостоятельную дочь, можно было и успокоиться тем, что время все-таки не пропало даром, пусть мы и постарели.
Однако неужели мы совсем разлюбили друг друга?
Нет, конечно. Я по-прежнему люблю мою Улю-Улюшку, несмотря на то, что обзавелся другой семьей. О маме не могу судить категорически, но ведь она пожертвовала всей молодостью ради тебя, что посильнее каких угодно слов.
Или мы, продолжая любить друг друга, не решились начать жизнь сызнова после такой невосполнимой потери времени?
Или все-таки мой новый брак всему виной, тем более что мама не испугалась никакого одиночества и вправе мерить собственной мерой поступки близкого ей человека?