— Кофе, я сейчас подам кофе… — засуетилась хозяйка.
— Выпей кофе, Владлен, — обратился к нему Юрий.
Он покорно отхлебнул из маленькой чашечки глоток, второй. Но и без кофе отрезвел окончательно.
Максим встал, включил проигрыватель: зазвучала «Элегия» Массне. Но Елизавета Михайловна сменила пластинку на раздольную, цыганскую. Вообще она вдруг повеселела, готовая хоть сейчас молодо пройтись по кругу. «Довольна будущей снохой», — с трезвым сожалением думал Владлен, осторожно осматривая Злату.
В ее глазах было все: растерянность, обида, облегчение. То, что не она сама, а он, Владлен, этак с маху решил за нее, горько обидело Злату, ведь право выбора должно принадлежать девушке. Вот тебе и право!.. Однако он невольно избавил ее от трудного объяснения, и отсюда, наверное, это облегчение, и в то же время растерянность — неужели вовсе не любил!..
В третьем часу ночи Максим покинул гостей. Но Елизавета Михайловна держалась стойко. Оставлять молодежь после такого тоста Владлена ей не хотелось. Она было пригласила парня танцевать, но он вежливо отказался. Владлен понимал, что ему лучше уйти, и все не уходил. Тогда Злата сказала, чтобы избавиться от изнуряющей неловкости:
— Проводите меня, мальчики. Мне пора…
Они вышли на улицу. Лениво падал, кружился новогодний сухой снежок. Город не спал. Навстречу шли шумные компании с горластыми транзисторами. Отовсюду доносились обрывки песен. Прямо на мостовой лихо отплясывал «Калинку» под гармонь какой-то разудалый паренек в дубленке.
А на душе у Златы было тревожно: выходит, наступает время ее прощания с молодостью.
— Мне тут ближе, я напрямую, — сказал Владлен, приостановившись. — До свидания, ребята.
Злата кинулась к нему, поцеловала в холодную щеку, и он, тронутый ее поздним порывом, неохотно свернул в настежь распахнутые ворота.
Он шел через проходной двор, встречаемый добродушным лаем сытых дворняжек. Хотелось приласкать какого-нибудь пса, доверчиво пожаловаться ему на свою незадачливую любовь: ты за меня лизни ей нежно руку…
Да нет, старого счастья действительно не бывает, потому что счастье одно-единственное, и если ты смутно веришь в какое-то новое, значит, и не был по-настоящему влюблен… Но чем настойчивее успокаивал себя Владлен, тем муторнее становилось у него на сердце в эту прекрасную, таинственную ночь.
Назавтра он проснулся поздним утром и провалялся в постели до полудня. Теперь он мог трезво рассудить о своем поступке. В поисках душевной точки опоры Владлен вспомнил о нелегкой судьбе матери. Сначала ему показалось, что тут, конечно, нет ничего общего; но потом он все-таки нашел условную параллель, хотя еще неясную, пунктирную. Он догадывался, что происходит с мамой с тех пор, как из небытия появилась военная радистка Ульяна Порошина — первая жена отчима. Мама настолько великодушна, что способна, пожалуй, отказаться от Платона Ефремовича, и не ради Порошиной, а ради него самого… В доме чувствовалась назревающая драма. Значит, даже его мать, столько пережившая на своем веку, может пожертвовать семейным благополучием во имя счастья других людей. Не так ли и он, Владлен, отказался вчера от своей Златы ради ее любви к Юрию? Злата была поражена этим, но время пройдет, обида утихнет в ее душе и все образуется. Зачем ждать неизбежной развязки? Вообще, любовные узелки не поддаются долгому развязыванию — их следует рубить. Могут сказать: значит, ты и не любил девушку, липовый рыцарь! А-а, пусть говорят. Во всяком случае, ему было вчера не до рыцарства, он просто искренне пожалел Злату, которая все не решалась объясниться с ним начистоту. Да и Юрия пожалел. Если это и есть рыцарство, то как же назвать благородство его матери…