— Жизнь с тобой оказалась пострашнее всякой каторги.
— Вот и вся благодарность!
— Прости…
— Она была бы для тебя раем, если бы природа создала тебя достойным такой спутницы, как я. А чем она стала для меня?
— Ты сама…
— Сама, сама, Джони, виновата. Когда-то ни один мужчина не был для меня достаточно хорош. Как принцесса из сказки, после всех своих ошибок и побед, предлагала руку любому, кто выполнит мое условие. Но женихи из хороших семей или были слишком горды, или не уверены в себе.
— А я был уверен! Потому, что был дураком и очень хотел иметь такую, нет именно тебя своей женой!
— Лучше бы не хотел! Я только позже поняла, что люди из хороших семей были слишком честны для такой безумной сделки. А этот выдержал, и я оказалась связанной с этим огромным жалким насекомым.
— Стэфи, дорогая, ты можешь говорить, что хочешь, как всегда, но тогда ты была влюблена в меня не меньше, чем я в тебя. Ведь, это чистая правда.
— Нет, не правда!
— Вспомни…
— Да ладно. Ну и что? Ты был молод, хорошо сложен, прекрасно выглядел на теннисных кортах и на ринге. И общение с тобой возбуждало меня.
Джулиус Сэдверборг опять испугался пикантных подробностей в отношениях этой супружеской пары. Он протестующе, как в суде, поднял руку:
— Миссис Фархшем, не надо углубляться в такие интимные подробности! Может обойдемся без них?
— Не думаю.
— Я прошу…
— Хорошо. Вы, Джулиус Сэдверборг, может и набиты старой соломой, а я человек из плоти и крови. Джон физически безупречно сложен и привлекателен, и это единственное оправдание моего замужества.
— Я молчу.
— Молчите, молчите, мой поверенный! У вас ведь не хватит наглости заявить, несмотря на то, что он ваш друг, что он наделен интеллектуальным обаянием?
Джулиус что-то внимательно рассматривал на своем столе. Никто не смотрел на Стэфани Харпер, испытывая некоторую неловкость, только Патриция улыбалась, довольная происходящим и, очевидно, еще каким-то своим мыслям.
Первым опомнился, чтобы вставить интересующий его вопрос Эндрюс Блэкфорд:
— Но как он все-таки сумел сделать эти пятьдесят тысяч?
— Вот сумел!
— Играл на бирже?
— Вздор! Этот человек не сумел бы отличить плюральной акции от просроченной, от обыкновенной с просроченным дивидендом. Он не способен даже сообразить, с чего начинают на бирже.
— При чем ту биржа?
— Так как все-таки? — не отступал Эндрюс Блэкфорд. — На моем счету в банке сейчас как раз такая сумма, и мне хотелось бы ее превратить в пятьдесят тысяч. Мне страшно хочется этого. — И он с надеждой посмотрел на Джона Фархшема. А Фархшем почти дремал, он всегда страшно уставал, когда много говорила Стэфани.