Я подскочил к лежащему на боку старшине, ногой отбросил оружие подальше. На правом боку его расплывалось кровавое пятно. Он еще дышал, но я видел – не жилец.
Обернулся назад. Свиридов сидел на полу, зажимая правой рукой левую, из-под которой на пол обильно капала кровь. Рядом лежал боец, который сопровождал нас от штаба. Ему помощь уже была не нужна, застывшие глаза уставились в потолок.
– Тьфу, б…, просто снайпер какой-то, а не старшина из каптерки, – выругался Николай.
Я достал из кармана перевязочный пакет, поднял рукав гимнастерки капитана. Рана была сквозной. Перевязав руку, спросил Свиридова: – Что дальше делать будем?
– Обыщи сарай, может – что интересное найдешь.
Верно, труп ничего уже не скажет. Так может быть, записи какие-то есть или другое что?
Я начал обшаривать полки. Стопа гимнастерок, в ней – ничего подозрительного; просмотрел брюки – пусто. В нательном белье, среди комбинезонов – тоже ничего интересного для нас.
В дверной проем влетел встревоженный командир полка.
– По какому поводу стрельба?
Со света он не сразу рассмотрел раненого и убитых, а увидев, задохнулся от возмущения.
– Вы что себе позволяете на территории полка? Зачем старшину Измайлова убили? А солдатик при чем?
– Уточняю, товарищ полковник, солдатика старшина ваш застрелил и товарища капитана ранил тоже он, – строго сказал я.
– Не может быть, я начальству вашему жаловаться буду, рапорт командующему подам о вашем самоуправстве!
Я в это время стал досматривать связки сапог, что лежали в углу, и из одной пары посыпались деньги. Увидев деньги, полковник замолчал, лицо его налилось кровью, побагровело.
– Это еще откуда?
– Как раз про деньги мы и хотели узнать у старшины. Он ваш полк немецким агентам продал. На диверсантов работал.
Полковник осел на табуретку, стоявшую у входа. Кровь от лица его отлила, он посерел. Его можно было понять. За то, что пригрел и не разглядел изменника, в лучшем случае можно было потерять звезды с погон или угодить в штрафбат, в худшем – десять лет без права переписки.
Полковник ясно понимал – репутация боевого командира танковой части под угрозой, честь офицера, которой он так дорожил, поддерживать будет теперь очень сложно и, скорее всего, пострадает его семья.
Я ему не сочувствовал, но прекрасно понимал – сам воевал. Одно дело, когда ранят или убьют на фронте и родным придет похоронка: «Ваш муж и отец геройски погиб…», и совсем другое – когда осужден трибуналом и сгинул в безвестности в бесчисленных сталинских лагерях.
Когда полковник пришел в себя и заговорил, я не узнал его голоса – осипший голос человека, который вмиг лишился настоящего – звания, должности, наград, уважения сослуживцев, и остался с зыбким будущим. И глаза… Только что, когда он ругался, казалось – они метали молнии, а теперь выглядели потухшими, даже безжизненными. Они бесцельно блуждали по стеллажам, стопкам купюр на столе, окровавленному телу старшины на полу… Никогда раньше я не видел такой метаморфозы за столь короткое время.