Трудно говорить об интимном мире художника, о мотивах, которые питают его творческую жизнь, да и стоит ли? Душа художника часто взвинчена и ранима, что, конечно, отнюдь не исчерпывает ее истинную сущность. Она светится прежде всего в произведениях художника, в его отношении к человеку.
Марк творил вдохновенно и порывисто, творил силою любви к своей Родине. <…>
В каждой завершенной работе Бернеса чувствовалось глубокое знание красоты и специфической прелести современного народного характера, который он воссоздавал со свойственной ему простотой, задушевностью, чувством юмора и мягкостью. <…>
Песни Марк Бернес никогда не брал из готового репертуара. Они возникали, творились в глубинах его дарования и мировосприятия. Лирические, безыскусно простые и трогательные, песни его никогда не кланялись моде, никогда не преследовали душевных эффектов. Они были глубокой правдой взволнованной души, сокровенным ее переживанием. Они как бы возникали в недрах естественных побуждений народа…>>{51}
После войны Юрий Олеша, Леонид Утесов, Николай Смирнов-Сокольский, Марк Бернес и я очень часто бывали вместе — нас связывали и творческие, и деловые отношения, и живой интерес к веселым, забавным, порой анекдотическим историям, которые случались в жизни>>{53}. Мы очень любили розыгрыши, но самым большим специалистом по этой части считался Марк Бернес. Нашим общим любимцем был популярный в те годы автор юмористических рассказов Вениамин Рискинд, человек небольшого роста, необычайно подвижный и очень остроумный.
Поскольку Веня постоянно нуждался и даже бедствовал, мы снимали ему самый дешевый номер в гостинице «Националь».
В те годы наша развеселая компания почти ежедневно собиралась в «Национале» за чашкой кофе. У нас всегда было о чем поговорить. Однажды Марк Бернес в час ночи решил подшутить над нашим общим другом.
Веня уже надел свою старенькую полосатую пижаму — подарок Олеши — и приготовился нырнуть под одеяло, как вдруг зазвенел телефон.
— Что ты делаешь, Венчин? — спросил Бернес.
— Что можно делать в такое время? Готовлюсь увидеть красивый сон.
— А мы все в двести первом номере. Приехали ленинградцы. Заходи!
Рискинд нехотя встал с кровати, набросил на плечи свой старый клетчатый пиджак и прямо в домашних туфлях пошел к 201-му номеру, который находился на его этаже. Без стука распахнув дверь, он увидел хмурого человека с взъерошенными волосами и трубкой в зубах. Он что-то печатал на машинке и, как сказал бы подозрительный обыватель, «явно не в нашу пользу». Увидев полуодетого и возбужденного Рискинда, человек оторвал руки от машинки и устремил на вошедшего вопросительный взгляд.