И выносила к ужину огромный поднос с лепешками, полными сыра и специй, зелени трав и ароматных орехов…
Вот и сейчас ноздри Мераба щекотал именно такой аромат. Лепешки с зеленью и орехами яснее ясного говорили (о нет, они просто кричали), что их пора вынимать из печи.
— Из печи? — Мераб оглянулся и увидел печь, выбеленную и притаившуюся у входа на женскую половину дома.
— А домишко-то вовсе не лачуга кожевенника… — Это сказал Алим, пытаясь понять, как домик его далекого детства мог столь быстро превратиться в обитель весьма зажиточного человека… Купца или мастера золотых дел, к примеру.
Тем временем Мераб принес огромное блюдо лепешек. А затем и глиняный кувшин молока, теплого и пахнущего миндалем.
— Этак нам скоро понадобятся и повар, и слуги, и…
Нет, суетливые шаги пока не зазвучали, но разгадка, брезжившая в разуме Алима, уже была совсем близка.
— Кто ты, смелый юноша? — меж тем заговорила незнакомка.
Первый же глоток теплого молока вернул краски ее лицу. Девушка оказалась ослепительно хороша, хотя была истощена до последней степени. Однако ела она неторопливо, изящно, насыщаясь, а не поглощая пищу, как сделал бы на ее месте любой, не видевший ни крошки уже долгие дни.
«Но откуда я взял, — подумал Мераб, — что она давным-давно постится? Почему я подумал так? Она просто изящна, мала ростом и… диво как хороша!»
Почему-то сейчас созерцание красоты незнакомки вызвало печаль в его сердце. Однако вопрос прозвучал, и требовалось ответить.
— Я зовусь Мерабом. Уважаемый Анвар, визирь далекой страны Джетрейя, — мой отец, Бисмиля — моя мать. Кто ты, красавица?
Губы девушки чуть искривились.
— Красавица, говоришь… Да эти свирепые ветры превратили меня в скелет, обтянутый кожей.
— Клянусь небосводом моей великой родины, ты столь же похожа на скелет, как я — на попугая пиратского корабля!
Девушка улыбнулась. Быть может, немудреной шутке Мераба, а может, его горячности. Однако ответа не последовало. О, коварство, присущее женщине, не оставляет ее даже на пороге смерти! И, быть может, даже за ее порогом.
— Я Хаят. Так меня нарекли в далекие-далекие годы те, кто дал мне жизнь и воспитал…
— Далекие годы, прекраснейшая? — Мераб заглянул в глаза девушки. — Клянусь, ты столь же молода, как и я… Или, быть может, годом или двумя старше.
Хаят села и протянула вперед руку. Мераб, не понимая, что с ним происходит, не в силах отвести глаз, вложил ладонь девушки в свою. Тогда Хаят, чуть опираясь о руку юноши, встала и сделала несколько шагов по двору, еще недавно крошечному, а сейчас просторному, выложенному серыми плитами и покрытому яркими дорожками.