— Да, именно так! — сказал Бертрам. — Я просто впустую объяснял бы ему, что не попросил его разрешения потому, что знал, что он помрачнеет и скажет, что я должен решить это сам, но я, конечно же, почувствовал бы, что было бы правильнее, если бы я отдыхал уже после сдачи экзаменов — о, вы знаете его манеру разговаривать. Все это закончилось бы тем, что я вообще остался бы дома. Ненавижу, когда мне читают нотации!
— Да, — согласилась София, — но хуже всего другое. Когда кто-либо из нас его рассердит, он чаще всего впадает в наиужаснейшее уныние и мучает себя мыслями о том, что мы все глупы и испорчены, и обвиняет во всем себя. Как жаль, если он запретит тебе, Белла, ехать в Лондон из-за глупого безрассудства Бертрама!
— Что за вздор, — насмешливо воскликнул Бертрам. — Какого черта он это сделает?
Это опасение сперва показалось всем необоснованным, но, когда дети вскоре встретились с викарием за обеденным столом, на его лице запечатлелось выражение глубокой грусти, и было ясно, что он не испытывает особого удовольствия от их оживленной беседы. Довольно неглубокий вопрос, заданный Маргаритой о цвете лент, выбранных для бального платья Арабеллы, подтолкнул его к словам о том, что ему кажется, что среди его детей только Джеймс еще полностью не поддался безрассудству и легкомыслию. Пока в нем он замечает только непостоянство характера; когда же он, викарий, понял, что одна только перспектива поездки в Лондон заставила его дочерей забыть обо всем на свете, кроме нарядов, он должен был сразу же спросить себя, не отступает ли он от своих принципов, разрешая Арабелле ехать.
Если бы Арабелла была в состоянии сосредоточиться хотя бы на минуту, она бы поняла, что все эти слова — результат расстроенных нервов отца, но ее основной слабостью была вспыльчивость, которая всегда причиняла ей много хлопот. Слова отца на какое-то мгновение совсем лишили ее рассудка, и она горячо воскликнула:
— Папа, это нечестно! Это слишком жестоко!
Викарий никогда не был жестоким отцом, некоторые даже считали, что он слишком потворствует своим детям, но подобные слова Арабеллы перешли, с его точки зрения, границы дозволенного. На его лице появилось плохо скрываемое раздражение, и он произнес ледяным голосом:
— Ты допускаешь недозволенную непочтительность в словах, Арабелла, и свойственную тебе скороспелость выводов. К тому же ты проявила отсутствие уважения ко мне — все это ясно доказывает преждевременность твоего появления в обществе.
София ногой толкнула под столом Арабеллу, одновременно взгляд Арабеллы встретился со взглядом матери, в котором она смогла прочесть вместе и предупреждение, и осуждение. Щеки Арабеллы вспыхнули, глаза наполнились слезами, и она, заикаясь, пробормотала: