— А если подробней, Андрюша…
— Неохота рассказывать.
— А-а, понятно, осквернение светлых чувств.
Иван Иванович в это время зевнул и поднялся из-за стола.
— Я, Андрюха, подремлю пойду.
— Подожди, Иван Иванович, я тоже.
— Андрюша, ты что, и говорить со мной не хочешь?
— О чем, Рябушкин, нам с тобой говорить?
— Все-таки за одним столом когда-то сидели.
— Ладно, — Самошкин не стал дожидаться, пошел к выходу.
Андрей подумал и остался.
— Как же это Козырина-то удалось раскрутить?
Андрей коротко рассказал.
Рябушкин, вздрагивая плечами, внимательно его выслушал. Удивленно помотал головой.
— А ты где сейчас, Рябушкин, в газете?
— Что ты, Андрюша, бери выше. Газетная корка оказалась слишком черствой, не по моим зубам. Руковожу маленькой, но нужной конторой. Один из первых людей в городишке.
— Своего добился?
— Ну что ты! У нас тут своего разве добьешься, того, чего я хочу?! Мне бы туда, — он неопределенно мотнул головой, — вот там бы я развернулся..
Андрей от неожиданности даже отодвинулся от стола.
— Не делай испуганные глаза, не дергайся — это горькая правда. Таким, как я, здесь нет жизненного пространства, только одна ерундовина…
— Какая же ты сволочь, Рябушкин! Ходишь по этой земле, жрешь ее хлеб и ее же поганишь!
— Андрюша! Ну зачем так грубо. — Тут он заметил крепко сжатые кулаки Андрея и усмехнулся: — Не наделай глупостей.
— Не бойся, руки — марать не буду. Слышишь, Рябушкин, я не воевал, не знаю. Но, по-моему, власовцев набирали из таких, как ты. Из продажных сволочей. Осиновый кол — вот их память! И твоя такая же будет.
Андрей резко поднялся, так резко, что Рябушкин испуганно отшатнулся и заслонил лицо ладонями. Не оглядываясь, Андрей вышел из ресторана. Он шел по вагонам, с силой распахивая и забывая закрывать за собой тяжелые двери; на переходах, внизу под ногами, громко лязгало и грохотало.
— Это который в редакции, что ли, работал? — встретил его вопросом Иван Иванович.
Андрей кивнул.
— Глаза нехорошие, хитрый, видно, мужик.
— Хитрее некуда.
Больше он ничего не сказал Самошкину. Только молча вытащил у него из пачки «беломорину» и вышел в тамбур. «Какая сволочь! — с остервенением думал Андрей. — Какая сволочь! И тоже ведь вырос и выкормлен на этой земле! Да она ведь должна провалиться у него под ногами! Ну уж нет, теперь я умный, теперь я знаю, что на таких, как Рябушкин, нельзя глядеть и ждать. У них из-под ног надо сразу выбивать почву! Без всякой жалости!»
Поезд мчал и мчал, не сбавляя своего хода, и в свете догорающего солнца вспыхивали маковки церквей, которые теперь мелькали все чаще, — поезд приближался к самому сердцу России, к самой ее середине.