Знаменитого сына почти никогда не было видно. Раз-другой, под Новый год. Да теперь, кстати, он мог приходить или не приходить — одалживать все равно было больше нечего. Оттого он больше почти никогда не приходил, сынок.
Мадам Анруй я узнал гораздо позже. Она ничем не страдала, она не боялась смерти, даже своей собственной, которую она не могла себе представить. Она жаловалась только на свой возраст, на самом деле не очень над ним задумываясь, а только лишь оттого, что все так делают, а также на то, что жизнь «дорожает». Главная работа была исполнена: за дом заплачено. Для того чтобы быстрее заплатить по последним векселям, она даже начала пришивать пуговицы к жилетам для какого-то большого магазина. А когда надо было сдавать работу по субботам, в автобусе, во втором классе, всегда бывали скандалы, и как-то раз вечером ее даже ударили. Ударила иностранка, первая иностранка, с которой она за всю жизнь говорила и на которую наорала.
Раньше, когда воздух еще гулял вокруг дома, стены его были более или менее сухи, но теперь он был окружен высокими доходными домами и все в нем пахло сыростью, даже на занавесках выступали пятна плесени.
Когда дом был приобретен, мадам Анруй в течение целого месяца расплывалась в улыбке, была приятна, просветлена, как монашенка после причастия. Она даже сама предложила Анруйю:
— Ты знаешь, Жан, начиная с сегодняшнего дня мы будем покупать газету каждый день, теперь это можно себе позволить…
Она вспомнила о нем, о своем муже, потом она оглянулась вокруг себя и вспомнила наконец и о его матери, о своей свекрови. И тогда она снова стала серьезной, как до выплаты. Все начиналось сначала, потому что за счет матери Анруйя можно было еще кое-что сэкономить, за счет этой старухи, о которой супруги почти никогда не говорили ни между собой, ни с другими.
Она жила в конце сада, в закутке, где собирались старые веники, старые клетки для кур и все тени от соседних домов. Она жила в чем-то низком, из чего она почти никогда не выходила. Даже просто передать ей еду — и то было сложно. Она никого не впускала в свое жилье, даже сына. Она говорила, что боится, как бы ее не убили.
Когда ее невестке пришла в голову мысль отложить еще немножко денег, она сначала намекнула мужу, чтобы посмотреть, как он к этому отнесется, что можно было бы поместить старуху к монашкам св. Винсента, которые принимают в свою богадельню ненормальных старух. Сын ее не ответил ни да, ни нет. В этот момент он был занят другим — шумом в ушах, который не прекращался. Он столько о нем думал, так к нему прислушивался, что наконец решил, что этот ужасный шум, конечно, будет мешать ему спать. И на самом деле, вместо того чтобы спать, он прислушивался к свисткам, барабанам, мурлыканью… Это была новая пытка. Он занимался этим весь день и всю ночь. Он стал каким-то средоточием шумов.