— Чертовы доходяги, руки об них переломаешь. — Он протягивает полотенце Павлу. — Развлекись на следующем.
Павел отрицательно качает головой.
— Чего ты?
Павел отходит к одному из умывальников, ополаскивает лицо, снова смотрит на свое отражение, уже с короткого расстояния. Какие-то маленькие подлые глазки глядят с другой стороны зеркала. Павел никогда не думал, что ему придется отводить глаза от себя самого.
Стыд? Трусость?
Рядом появляется еще одно лицо. В той паре глаз нет ни тени сомнения.
— Рефлексируешь, старина? Забыл, как тебя здесь отметелили полгода назад?
— Помню.
— А чего тогда?
Павел предпочитает не отвечать. У него нет ответа. Точнее, все ответы дерьмовые. Проявлять великодушие и благородство здесь не принято. Не по-пацански. Здесь совершенно другая среда, чуждая для него, едва не сожравшая на первых месяцах службы, но он как-то приспособился, слился с местностью. Старался быть как все, чтобы сберечь себя и вернуться домой прежним. Худо-бедно выбрался, преодолел, наступив на горло своим песням. Получал под-дых и сапогом в зад, бегал, крутился, маскировался под одеялом, когда пьяные деды бузили ночью в казарме… теперь все позади, теперь уже собственная стометровка до дембеля стартовала. Он заслужил свое право не вмешиваться и не участвовать, он просто хочет дотащить эту чертову солдатскую лямку до финиша и вернуться домой. Вернуться к себе самому.
Ястребу всего этого не объяснишь.
— Слушай, земеля, — тот кладет руку ему на плечо. — Ты не прав. Думаешь, я не вижу, как ты им потакаешь? Злой полицейский, добрый полицейский… Ты мне дисциплину в роте разлагаешь, добряк. Они о тебя скоро ноги вытирать начнут. Нам это надо?
Павел не может бесконечно отмалчиваться.
— Нужно, чтобы они обязательно боялись?
Ястреб замирает с раскрытым ртом. Поворачивает Павла к себе. Но прежде чем сказать хоть слово, скашивает взгляд в сторону «слоника», надраивавшего свои штаны. Тот уже начинает прислушиваться к разговору, утомительное «вжик-вжик» щетки замедляет темп.
— Серый, погуляй.
— Я не могу все бросить, — подает голос «слон».
— Я в тебя сейчас что-нибудь брошу, душара.
— Я не душара!
Боец нехотя поднимается на ноги и удаляется в расположение.
— Кузнечика там поторопи! — бросает ему вслед Ястреб. — Борзые все стали, давно не летали по казарме.
Парни остаются в умывалке одни. Им никто не мешает. Ястреб приближается к Павлу, их лица разделяют сантиметры.
— Паша, Паша… Не мешай мне, если не хочешь вспомнить молодость.
Павел краснеет, отводит взгляд. Смотрит на лямку ястребовской майки-алкоголички. Он никогда не выдерживал прямые взгляды, и даже сейчас, стоя перед земляком одного с ним призыва, одного роста и телосложения, чувствует уязвимость и даже никчемность.