«Что же делать? — спрашивала себя Гвинет. — Как поступить, как оградить и себя и Паулу?» Не могла же она позволить, чтобы Паула ходила по лезвию ножа, хотя при этом и умирала от счастья.
И почему только она сразу не спросила у кузины имя ее обожателя? И тогда вместо того, чтобы так по-дурацки поощрять это дело и совать голову в петлю, можно было бы пресечь его на корню.
Но как Гвинет могла положить этому конец? И более того, как вести себя теперь, когда она сама все настолько усложнила? Даже откажись она поддержать Паулу, даже если ей удастся под каким-нибудь благовидным предлогом уговорить Вана не встречаться с этим человеком, что тогда? Это значит — отдать Паулу на милость Терри, а он-то уж знает, как воспользоваться расположением девушки.
Внезапно она почувствовала, что автомобиль сбросил скорость и остановился.
— Гвинет, ты такая бледная. Тебе плохо, малыш?
Она с трудом открыла глаза и слабо улыбнулась мужу:
— Просто голова разболелась. Ничего такого.
— Может, не поедешь? Нет никакой необходимости, вдруг на жаре тебе станет еще хуже? — обнял ее Ван.
— Мы должны! — резко вскрикнула Гвинет и уткнулась лицом в плечо мужа. Несчастья сыпались на ее голову одно за другим, и не было никакой возможности противостоять им.
Ей этого не вынести. Она даже решила рассказать обо всем мужу — так убийца иногда предпочитает сознаться сразу, чем всю оставшуюся жизнь скрываться от правосудия и прислушиваться к шагам.
Но его тихое: «Что такое, милая?» — снова пробудило в ней неистовое желание изо всех сил сражаться за свое счастье — за свою жизнь, если на то пошло. Она не могла принести в жертву недели, прожитые с Ваном, недели, когда она поняла, каким нежным и добрым может быть ее муж, как он умеет выказывать свою любовь к ней, его единственной и неповторимой женщине. Если бы только ей удалось избежать краха, тогда вся оставшаяся жизнь была бы такой же. Она должна продолжать сражение несмотря на то, что надежда так мала, ведь «мало» не значит «нет».
И, подняв голову, Гвинет нашла в себе силы посмотреть в тревожные глаза мужа и улыбнуться ему:
— Все хорошо, правда, Ван. Просто когда ты обнимаешь меня, мне всегда хочется прижаться к тебе и забыть обо всем на свете.
— О, Гвен, милая моя! — с облегчением рассмеялся он, и Гвинет поняла, что он тронут ее словами. — Уверена, что ничего серьезного? Что все обойдется?
— Абсолютно.
Он пристально посмотрел на жену и, по всей вероятности, был вполне удовлетворен увиденным.
— Хорошо, Расслабься, и, может, боль отступит.
— Так и будет.
Гвинет тупо наблюдала за тем, как Ван снова заводит машину, как медленно ползет вверх стрелка спидометра и как проносятся мимо леса и поля. Лихорадка прошла. Гвинет понимала, что загнана в угол, но на нее нашло оцепенение, и она была не в состоянии думать об этом. Просто мысленно благодарила Вана за терпение и понимание и знала, что это никогда не изменится — по крайней мере, до тех пор, пока тот ничего не знает.