— О чем эта книга? — спрашивал он на сцене.
— О жизни и смерти, — отвечали ему.
— ЛЮБАЯ КНИГА — О ЖИЗНИ И СМЕРТИ! — назидательно говорил он, и от этих простых слов (не бог весть какая мудрость), но сказанных ЕГО голосом, захватывало дух, точно от раскрывшейся внезапно высоты.
Встревоженные сумасбродством старика, испугавшиеся за наследство взрослые дети пытались разлучить его с любимой. Он слушал их, собравшихся за столом, тяжко поводя большой седой головой, медленно вскипая яростью. И вдруг — эта ярость прорвалась! Он вскочил, неистово затопал ногами. Зал — до самых отдаленных уголков в вышине — завибрировал от его громового крика:
— Я никому не позволю погасить свет моей жизни!!
В бешенстве он схватил со стола попавшуюся под руку рюмку, с размаху швырнул ее об пол — и поник, обессиленный, обмякший, тяжело переводя дыхание.
Во внеземной, вакуумной тишине после взрыва (ни скрипа кресел, ни шороха, ни кашля) единственным отчетливо слышимым звуком во всем громадном затемненном зале осталось тихое позвякиванье катившейся по сцене рюмки. Казалось, вся тысяча людей напряженно прислушивается к нему.
Григорьеву и Нине, сидевшим в боковом ярусе, было видно сверху, как рюмка подкатилась к самому краю сцены. Дальше была оркестровая яма, накрытая покатой решеткой из деревянных брусьев. Рюмка, продолжая тихо позвякивать, поблескивая в прожекторной подсветке, с шальной точностью прокатилась над всей ямой по одному из брусьев, со стуком упала к ногам зрителей первого ряда, — и никто из них, окаменевших, не шелохнулся, даже не вздрогнул…
В тот вечер, провожая Нину домой, Григорьев сказал ей:
— Об этом только детям и внукам рассказывать, как о чуде. Мы своими глазами видели великого артиста в его лучшей роли.
Нина промолчала.
Он повторил уже настойчиво, требовательно:
— Мы будем об этом НАШИМ детям и внукам рассказывать, правда?
Нина молчала. Они шли вдвоем по пустынной вечерней улице, приближаясь к ее дому.
Он остановился — и вдруг схватил ее за плечи и решительно повернул к себе. Она подчинилась, опустив глаза, избегая его взгляда.
— Будем?! — в отчаянии добивался он и, кажется, даже встряхнул ее: — Будем?!
Она поморщилась, чуть повела плечами. Он испугался, что сделал ей больно, поспешно отпустил ее.
Нина улыбнулась. Тихо ответила:
— Это ТЫ будешь рассказывать. Мне его игра всё равно не понравилась.
Наверное, с минуту, пока он осознавал смысл ее слов, они так и стояли друг против друга. Потом он снова, уже бережно, взял ее за плечи, привлек к себе. С помутившимся разумом впервые ощутил своей грудью легкое прикосновение ее груди и, зажмурившись, потянулся к ее рту.