Через десять минут, получив в камере хранения Лизин чемодан, мы стояли на перроне перед вагоном.
— К черту все, слезай на первой станции и возвращайся, — шепнул я, улучив момент.
— Да, как же! — Лизин сосредоточенный взгляд буравил стенку вагона. — А если она отобьет телеграмму матери?
Поезд тронулся, Женя заверещала, мы посмотрели в глаза друг другу — видать, и впрямь ничего уже не поделаешь вздохнули друг о друге, Лиза шагнула в тамбур и заскользила от меня прочь.
— Маму поцелуй! — крикнула Женя, и Лиза уехала, а мы побрели по перрону в зал ожидания.
— Прямо гора с плеч! — повеселев, поделилась со мной сестрица, и я, представьте себе, промолчал, даже кивнул, до того все стало тошно и безразлично.
Женя, напротив, оживилась и посвежела, даже шаг у нее стал легче — уже не казалось, что она на кого-то обрушится — видать, и впрямь нелегко давалось ей шефство над Лизой. Она попросила помочь с билетом до Минска, обращаясь ко мне на «вы» и не без почтения, — я вошел в зал ожидания, чувствуя, как реют за моей спиной шелковые стяги Всесоюзной пионерской дружины, но оказалось, что пионерам в этом смысле никаких льгот не предусмотрено, и мы еще два часа простояли в очереди, мило беседуя о московских музеях; мы даже перешли на «ты», потому что моей неотъемлемой чертой были простота, доступность и демократичность — прежде чем выяснилось, что на сегодня все билеты проданы, а на завтра остались только плацкартные боковые. Женя переполошилась, заохала, заметалась перед окошком кассы, и я с трудом преодолел искушение незаметно смыться, пока она ерзает ко мне задом (а кассирше передом плачет); в результате мы взяли билет на завтра и пошли уламывать проводников всех поездов минского направления. Женя висела на мне, как груз греховного прошлого. Я приглядывался к ней с досадой и растущим недоумением: не знаю, где у Лизиной сестрицы помещался резервуар слез, но если бы она вся, все объемы ее были сплошным резервуаром слез, они бы иссякли к концу первого часа — между тем Женя обильно кропила слезой перроны в течение двух часов, третий час был на подходе, а слезы не то что капали, а натурально струились.
— Значит, так, Женя, — сказал я, когда мы отрыдали очередной поезд на Минск. — Во-первых, хватит рыдать. Ты можешь выслушать меня спокойно?
— Да-а! — провыла Женя, кивая с ошеломляющей готовностью ко всему.
— Тогда слушай. Сейчас ты пойдешь в туалет, освежишь личико, поправишь макияж и выйдешь оттуда летящей походкой, как из бара, походкой нормального человека. Ты ведь нормальный человек, в принципе? Вот и хорошо. Эту смелую гипотезу мы проверим. И мы пойдем с тобой гулять по Москве, потому что проводники все равно шарахаются от тебя, как от иностранки. Ты, часом, не иностранка? Верю, верю. А переночевать можно и у меня, поужинать тоже. Кстати говоря — чем бог послал…