В такие моменты я лишь облегченно вздыхала, поскольку это означало, что я могу кричать, стонать, ругать на чем свет стоит проклятую боль и проклятую спину.
И конечно, дело было не только в физических усилиях, которые Грэхему приходилось прилагать, чтобы перетаскивать меня с места на место, помогать одеваться, приносить каждый вечер еду или ходить по магазинам. Мы больше не были близки. Даже в те дни, когда боль притуплялась, мы могли самое большее обнять друг друга и поцеловать. Естественно, ему требовалось большее, но он не хотел ни о чем просить или настаивать, боясь, что сделает мне лишь хуже. И даже когда я хорошо себя чувствовала и могла бы попытаться, он боялся начать то, что я, возможно, не сумела бы закончить.
Он продержался пять месяцев после аварии. Не знаю, постепенно ли в нем это накапливалось, или поводом стали конкретные мои слова или поступки, но однажды утром я проснулась, а его рядом не оказалось. На столе внизу он оставил записку.
В выходные пришла его сестра, и мы вместе собрали вещи — какие смогли.
Я много думала о самоубийстве еще до того, как ушел Грэхем. Порой мне ничего так не хотелось, как умереть, ведь смерть избавила бы от боли, но, пока Грэхем был со мной, сделать этого я не могла. Что, если он меня найдет? И возненавидит за то, что я сдалась, несмотря на силы, которые он на меня потратил?
С его уходом у меня не осталось причин жить дальше, не осталось никого, кого заботило бы, жива я или мертва, — но я боялась сделать что-то не так и причинить себе еще большую боль. И, несмотря на немалое количество прописанных мне лекарств, было сложно накопить достаточно таблеток, чтобы разом решить задачу. Но я часто об этом думала и мечтала о смерти, как прежде мечтала о том, что уходит боль, а еще раньше — о садах, детях и выходных на природе. Смерть стала моим неуловимым любовником, которого я ценила, о котором тосковала и которого ревностно оберегала, пусть он и оставался недостижимым.
Жизнь моя превратилась в пустоту, в руины прошлого счастья. Осталась лишь бездонная пропасть боли и тоски.
Кто знал, что все так просто? Мне лишь нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить, кто понял бы, насколько я близка к крайней точке, и сказал, что в мыслях о смерти нет ничего плохого. Каждый имеет право решать, когда с него хватит. Зачем мучиться долгие годы в этом аду, когда есть столь прекрасный выход?