Возбуждение от пережитого не оставляет меня и позже, в спортзале, и я слишком рассеян, чтобы прилагать сколь-нибудь серьезные усилия. Как обычно, я провожу по полчаса на каждом тренажере, но на тридцать кругов в бассейне уходит почти двадцать три минуты. В спортзале мне удается выбросить все мысли из головы, вслушиваясь в грохочущую музыку из громкоговорителей и глядя на гипнотизирующие ритмичные движения женской задницы на беговой дорожке передо мной, но в бассейне не могу думать ни о чем, кроме Сэма Эверетта и того, как он поступит с новой информацией. Меня так и подмывает проехать мимо потрепанного двухэтажного домишки в дальнем конце Хоторн-кресент, но вместо этого я вылезаю из бассейна и отправляюсь домой.
Еще не распаковав покупки, я чувствую, как меня вновь охватывает волнение. Дрожащими руками я достаю из полиэтиленового пакета газету. Никогда прежде я не ощущал подобного возбуждения. Мысль, что я вновь оставил кого-то трансформироваться, полностью затмевает другая — что я посвятил кого-то в тайну, пусть даже и не во всю и не сам.
Мне хочется кричать об этом на весь мир, но тогда тайна больше не будет повергать меня в трепет — а сам я, вероятно, окажусь за решеткой. За то, что я сделал, меня посадят в тюрьму на всю жизнь. Или нет? Ведь я ничем не навредил тем людям, только помог бежать от беспросветной жизни, которая была у них до сих пор. В любом случае я принес им очищение, милосердное избавление. Рано или поздно они все равно покончили бы с собой, а мой метод намного чище, не столь болезненный и, возможно, не столь грязный. Я никому не причинил вреда. Я лишь кристаллизовал их мысли, подтолкнул их к действиям, которых иначе пришлось бы ждать слишком долго, и все это время они терзались бы, медлили и, возможно, забрали бы с собой еще несколько человек. К тому же я избавил их от боли, так что в момент принятия решения они не чувствовали страданий и тревоги. Идеальный вариант.
Забрав газету с собой наверх, я снимаю брюки и аккуратно вешаю их на ту же вешалку, откуда снял утром. Трусы летят в корзину для грязного белья. Дрожа от предвкушения, я раскрываю газету на том самом развороте, над которым дрочил вчера в обед в туалете для инвалидов, и разглаживаю ее на кровати.
Включив телевизор, я нажимаю кнопку на пульте DVD-плеера, который оживает с жужжанием и щелчком. Порнуха, что я смотрел в прошлые выходные, — какая-то американская дрянь с парочкой жирных уродов, набрасывающихся друг на друга, словно изголодавшиеся собаки. Несколько секунд спустя я ее выключаю — все равно никакого толку, только отвлекает. Зато газета — совсем другое дело. Я смотрю на улыбающиеся лица на свадебных фотографиях, снимки других людей, тех, кто когда-то был жив, а теперь аккуратно вырезан из жизни и отложен в сторонку, и мой пенис отвердевает настолько, что я чувствую боль тех испытаний, которым подверг его вчера, прошлым вечером и вечером накануне, — но какая же это сладость, какое облегчение — снова взять его в руки!