— Ты американец, — сказал Маркус. — Вот и все. Это всякому видно.
— Ну да, — сказал Тоби. — Это правда. Я, конечно, американец. Но хотел бы я знать, из каких именно американцев.
— Ты просто американец, которого зовут Тоби Джордж, — сказал Маркус. — До остального никому нет дела. Спрячь эту карточку. Мы вернемся в Итаку, у тебя будет семья, и у меня будет семья, мы будем ходить друг к другу в гости, слушать музыку и петь песни… будем жить по-человечески.
— Знаешь, Маркус, — сказал Тоби. — Я тебе верю. Клянусь богом, я тебе верю. Ты ведь так говоришь не просто потому, что мы подружились и едем вместе. Я тебе верю и больше всего на свете хочу вернуться с тобой в Итаку. Хочу там жить и хочу, чтобы все было так, как ты говоришь.
Он помолчал, соображая, что может этому помешать.
— Если я и не понравлюсь Бесс… если она влюбится в кого-нибудь другого… если, когда мы вернемся, она будет уже замужем… я все равно поселюсь в Итаке. Не знаю почему, но Итака кажется мне теперь родным городом. Первый раз в жизни я чувствую, что у меня есть дом и — надеюсь, ты не рассердишься, — что семья Маколеев — это моя семья — вот такую семью я бы выбрал, если бы мог выбирать. Я, ей-богу, надеюсь, что понравлюсь Бесс и она не полюбит другого. Я-то знаю, что она мне нравится.
Он говорил теперь совсем тихо, и, хотя в поезде стоял страшный шум, Маркус слышал каждое слово.
— Может, Бесс этого и не подозревает, она все равно моя. И теперь я сделаю все, чтобы остаться жить и вернуться в Итаку, к ней. Итака — мой дом. Там я хочу жить. Там я хочу умереть… если мне это удастся.
— Мы вернемся, — сказал Маркус. — Когда-нибудь мы будем в Итаке все вместе: Бесс и ты, Мэри и я, и мать, и Гомер, и Улисс. Вот увидишь.
Друзья долго молчали. Их окликали другие парни, ехавшие с ними в поезде, и они даже спели вместе со всеми песню собственного сочинения, песню об уличных женщинах и о том, чего они стоят. Распевая эту песню, Тоби спросил так просто, словно вопрос его был как нельзя более кстати:
— Ты молишься богу?
И Маркус поторопился ответить:
— Ясное дело, молюсь…
— В приюте, — сказал Тоби, — нас заставляли молиться. Там было такое правило. Хочешь не хочешь — приходилось молиться.
— Да не такое уж это плохое правило, — сказал Маркус. — Но молиться силком не заставишь. Тогда это уж не молитва.
— Вот именно, — сказал Тоби. — Поэтому я и бросил молиться, когда вышел из приюта. С тринадцати лет не читал ни одной молитвы. А вот теперь начну опять… сию же минуту.
И, не закрывая глаз, не преклоняя головы, не сложив рук, произнес слова, которые, несомненно, были словами молитвы.