Нету, стало быть, Васи, нету родной кровинушки, милого, любимого залетушки. Да, не залетит он больше на своих крылышках в родные края. Не подойдет, не обнимет свою Катю. Не поддержит крепкой рукой, не скажет ни ласкового, ни бранного слова. Вся ворожба и сновидения сладкие — все это призрак, мельтешащий в угоду ее страстным желаниям.
Так пролежала Катерина не один час. Потом, когда схлынул горячий туман, когда вместе со слезами выплеснулся переизбыток горя, не вмещавшегося в груди, она почувствовала горькое опустошение внутри и жуткую, безбрежную пустоту вокруг. Негде опереться, не за что зацепиться, не на что надеяться.
Слез уже не было. Повернувшись на бок и тупо глядя на подернутое льдом окошко, она тяжко думала: «Да кто ж я теперь, кому я нужна? Не девка, не невеста, не мужняя жена, не вдова, не мать, не теща, не свекровка — беспутная одинокая баба, какой и терять-то нечего! Как полынь горькая придорожная: и плюнуть на тебя всякий может, и колесом наехать. Подойдет любая коза и сожрет».
И вдруг что-то встрепенулось в груди, восстало и забилось в слепом протесте.
— Да чего ж мне высиживать возля этой печки, для кого беречь-то себя?! — будто спорила она с кем. — Зря я сбежала от той золоченой тетки (как ее звать-то, забыла уж). Ну да фонарей красных полно в городу. Под какой-нибудь да возьмут… Хоть бы на месяц закатиться туда, да чтоб какой-нибудь хуторской али бродовский знакомый навестил это заведение. Тогда и монастырь не понадобится, и бежать никуда не надоть — Кузькина родня хлопотать не станет, и тятя родной к воротам не подпустит. Да он и теперь, может, не подпустит. Бабы в хуторе, небось, как куры от бешеной собаки, в подворотни нырять станут.
В избе давно уж потемки повисли, прохладно стало, и надо бы очажок подтопить, а она все лежала, выбирая, в какую петлю осиротевшую голову сунуть. Но потом одумалась, вздрогнула, соскочила с кровати, засветила трехлинейную лампешку и принялась растоплять очаг, приговаривая:
— Чего эт я, дуреха, эдак раздумалась, а враз да баушка Ефимья нагрянет. Не похвалит она за такие дела.
Как мал и ничтожен человек в своем одиночестве, как мало он знает о том, что вокруг происходит. Совсем бы не так думала Катерина, если б знала, что Шлыков Иван приехал в город вчерашним вечером, ночевал на постоялом дворе. В колесных рядах был и на Меновой двор заезжал, а между прочим, и веселое заведеньице под красным фонарем навестить не преминул. Об этом, конечно, не сказал он. А ей и в голову не пришло такое.
А еще, сойди она чуток попозже с высокого-то крыльца — как раз бы прямо на Ваньку и вышла. И тогда вся ее секретность определенно навела бы его на ту самую мысль. Окликнуть ее, конечно, посовестился бы он и, может, увез бы домой несуразную, гадючую весть. Попробуй потом докажи что-нибудь!