Но она ошибалась. Он действительно любил ее.
И продолжал любить.
Мысль чудесная — и пугающая.
От радости не только кружилась голова. Жар выжигал глазницы, пока глаза не набухли, изливая теплую соленую влагу на холодные щеки. Ее наполнял — до самых краев — неуверенный, незнакомый восторг. Она отняла у него свою дрожащую руку, чтобы вытащить носовой платок.
— Именно так?
— Именно так. — Он одарил ее неспешной ободряющей улыбкой, большим пальцем осторожно вытирая теплую влагу с щеки. — Как только я понял, что мне следует делать, вытащил нож и обрезал волосы. Именно так.
Катриона видела эту сцену, как будто присутствовала там. Копна длинных угольно-черных волос; сверкнувший как молния нож — талисман, который всегда сопровождал его, заткнутый за поясной ремень. Его прекрасные черные волосы — символ веры, завет его Бога. Отринутый в один миг. Именно так.
— Какая жертва.
Он покачал головой.
— Разве это была жертва, если так я мог тебя вернуть?
Но вернуть ее не вышло. Целых два года, пока страдали оба: и он, и она. Радость и благодарность так переполняли ее, что было мучительно трудно говорить. Горло саднило, словно она плакала долгие часы. Кто мог бы подумать, что радость бывает столь же мучительной, как и отчаяние?
Но разве достаточно было этой радости, чтобы она вновь захотела ощутить тепло и тяжесть его руки на своем теле? Достаточно ли благодарности, чтобы потянуться к нему, еще раз вдохнуть его запах, английский запах? Зажечь болезненной страстью — утешить его за все, чего он лишился, так же как и она. Он вытерпел не меньше ее, но каким-то чудом сумел выжить, сохранив и любовь, и веру. Упорство и целостность — вот чем он был, в то время как она колебалась и лгала даже самой себе.
Не просто колебалась. Сомневалась в нем. Даже ненавидела его за то, что подвел ее. За то, что сошел с пьедестала, на который она возвела его — своего героя, своего спасителя. Но по ночам Катриона оставалась одна и неизбежная правда вставала перед ней во мраке комнаты, когда ничего не было — ни детей, ни уроков, ни спасительных забот, занимавших ее ум и прогонявших тоскливое одиночество. Тогда она обхватывала себя руками под теплыми одеялами, пытаясь совладать со страхом, и утешала себя воспоминаниями о его нежной дружбе, о нежных и уверенных прикосновениях, которые невозможно забыть.
Катриона изнывала от страстного желания коснуться его вновь. Переложить, хотя бы на миг, бремя тревог на его крепкие плечи. И страх, что чуть не уничтожил ее без остатка, — не обладала она достаточной силой, чтобы противиться его молчаливому призыву. Она повернула голову и опустила груз своих забот в его ладонь, позволив себе маленькую передышку. Всего лишь на миг.