Она могла лишь благодарить его за эту силу — силу, которая вынесла годы разлуки, преодолела пропасть времени и утраты, которая разлучила их.
Его губы впечатывались в нее снова и снова, как волна вновь и вновь упруго бьется о берег. Эти губы и язык завладели ее вниманием, взяли в плен ее чувства. Да! Она не ждала ласки и нежности. Ничего того, что было в прошлом. Сейчас ей нужно было чувствовать обжигающий напор страсти. Нужно было забыть все о сожалениях, утратах и тоске и, наконец, утолить жажду любви.
Он был готов насытить ее.
— Кэт, — снова и снова шептал он, заполняя поцелуями безнадежную пропасть ее тоски.
Он целовал ее шею, покусывал чувствительную кожу, ошеломляя поразительными ощущениями. Но потом оторвался на миг от ее губ, обнимая огромной ладонью ее лицо, держа так, чтобы она могла прочесть правду в его пронзительных зеленых глазах.
— Ты сказала, что я не говорил тебе правды — что не был самим собой в Сахаранпуре. Но я тот же самый мужчина. Я любил тебя. Я обожал тебя. Я любил тебя этими же руками, этим же ртом, этим же телом.
Она помнила это, как будто все случилось лишь вчера, — его ласку и обожание. И захотела получить их снова.
— Люби меня прямо сейчас.
Его не нужно было просить дважды. Он только и ждал, чтобы подхватить ее на руки, движением плеча захлопывая за собой дверь — не отрывая глаз от Кэт, не разрушая хрупкое волшебство этого мига, отделявшего их от всего того, что произошло раньше, и того, что только должно было случиться.
Ее глаза тоже были открыты. Она хотела видеть все. Хотела ощущать все. Отрастающую щетину бакенбард на щеках, грубую силу заботливых рук, целительный жар огня, что полыхал в его груди и проник в холодное и пустое средоточие ее унылого существования.
Жар его поцелуев, их сила и властность так красноречиво, так открыто говорили о его страстном вожделении, что у Катрионы не было желания защищаться. Зачем? Она чувствовала себя опустошенной, лишь надежда осталась в ней да обжигающее желание. Надежда, что вспыхивала искрами в темных тайниках ее души, не желая угасать. Желание, что крепло с каждым движением его языка, с каждым прикосновением напряженных губ в окружении гладковыбритой кожи.
Он целовал ее со всей силой того, что было в нем сейчас и было когда-то, — с любовью и страстью, умением и сноровкой, отдавая все до последней капли, сводя с ума. Во всем теле разлилась подвижная, текучая легкость, и оно ожило под покровом кожи. Как будто с нее сняли, хотя бы на время, тяжелое ярмо страха.
Дыхание порхало на ее губах, когда губы Томаса прошлись вниз по ее шее, гладя чувствительные жилки и отыскивая потаенное местечко пониже затылка, заставив ее задрожать. Катриона откинула голову, чтобы ему было удобней. Как зыбь на поверхности пруда, в ней поднималось желание, которое отдавалось эхом и усиливалось в любом месте, стоило Томасу его коснуться. Он добрался до круглой ложбинки внизу шеи, и Катриона слышала, как усиливается стук ее сердца, учащая пульс там, где были его губы.