— Миледи! Прошу вас, не думайте…
— Знаю, что я не совершенство, — вмешался Томас. — Видит Бог, нет. — Катриона не знала, заговорил ли он просто для того, чтобы помешать ей ответить, или для того, чтобы пощадить ее чувствительность, ведь на столь деликатную тему, где многое пока оставалось нерешенным, предстояло говорить перед лицом его домашних. Как бы то ни было, он сделал ей одолжение, и она была ему очень благодарна. — Я совершал ошибки. Я совершил непростительные ошибки в отношении тебя. Ошибки, которые я хотел бы искупить.
С какой жестокостью действовала судьба, задумав их разлучить! И ведь не все еще закончилось для них — судьба и поныне продолжала трудиться, орудуя своим мечом. Катрионе по-прежнему надлежало соблюдать условия дьявольского договора, заключенного с вдовствующей герцогиней, матерью лорда Саммерса. Нужно было защищать Алису. И нужно остановить Беркстеда.
— Прошу вас, Томас. — Катриону все еще изумляло его желание быть искренним и прямо высказать, что он думал и чувствовал. — Пролитое молоко не собрать обратно в кувшин. Что прошло, то прошло, краткий зыбкий миг, как сон. — И теперь, окончательно проснувшись, она больше не собиралась засыпать.
— Восхитительная философия. — Лорд Джеффри продолжал хмуро взирать на Томаса и Катриону. — Но обвинения?
Томас повторил то же, что сказал Катрионе, когда они были одни.
— Я свидетельствовал в ее защиту в судейском комитете. Сказал им, что мисс Кейтс, — он взглядом попросил у нее прощения, — то есть мисс Роуэн, в это время была со мной. Что было правдой. Еще я сказал им, что мы обручились и что она, без сомнения, получит любую помощь от меня и моих родных. — Он перевел взгляд на брата, отправляя ему безмолвный вопрос, затем вновь вернулся к Катрионе. — Так с нее были сняты все обвинения. Но, к несчастью, она до сегодняшнего дня не знала о таком повороте событий, поэтому имела основания опасаться за свою жизнь.
— Имеет их и теперь, если правда то, что ты говорил о выстрелах в саду. — Гнев леди Джеффри начинал успокаиваться, сменяясь глубокой тревогой. — О, моя дорогая девочка. Как, должно быть, вам было страшно!
— Да, ваша светлость, — тихо сказала Катриона. — Очень страшно! Надеюсь, вы сможете меня простить.
— Здесь нечего прощать. Думаю, у вас были достаточно серьезные причины, чтобы назваться другим именем. — Она взмахнула изящной рукой, отметая эти самые причины. — Но вот чего я не понимаю. Как человеку, который знает вас и ваше доброе сердце, знает, как вы любите детей, могла прийти в голову мысль, что вы совершили нечто ужасное?