Шатенка краснеет так, будто это ее наряд стал причиной Божьего гнева и огня; меркнет ее загар, но она лишь крепче сжимает руку маленькой дочери, только что причастившейся.
— Да пусть лучше так ходит, чем никак, — примирительно отвечает певчий.
— Страха Божьего у людей нет. Меня, например, мать так воспитывала, что я ни в октябрята, ни в пионеры не вступал.
— Что, и комсомольцем не были? — любопытствую я, вспомнив свою университетскую молодость с ее духовными запросами, шатаниями, метаниями и скорбными компромиссами.
— Нет, комсомольцем уж был, но зато в партию не вступал.
— А я на границе всю жизнь служил — там как в партию не вступишь? — говорит отставной офицер безо всякого сожаления, и я вдруг ловлю себя на мысли о том, что этот человек вошел в храм органичнее иных интеллигентных богоискателей.
А между тем жара и сушь не прекращаются. Проходит Серафим Саровский, проходит Илья Пророк, которого особенно усердно молят о дожде, еще через неделю великомученик Пантелеимон. Приближается Успенский пост. Однажды в поле недалеко от нашего дома во время сухой грозы и сильного порыва ветра обрывает провода. Вспыхивает сухая трава, и ветер гонит огонь. Потом пламя неохотно гаснет. Но кажется, еще несколько таких дней, и в этом краю тоже все начнет гореть. Березы под окнами сбрасывают листья. Пруд в деревне высох почти до дна.
Я жду и жду, когда же наконец сушь и жара кончатся. Вспоминается прочитанная в детстве книжка про злую колдунью Арахну, наславшую на добрых жителей Изумрудного города желтый туман в качестве самого страшного наказания. Вот и медовый Спас, начало поста. Обыкновенно в это время уже есть грибы. Если не белые, то сыроежки точно. А теперь в лесу все вымерло, и он стал чужим самому себе.
Прохлада приходит на Преображенье.
«В ночь с 19-го на 20-е августа 1928 года упал неслыханный, никем из старожилов никогда еще не отмеченный, мороз… Остервеневшая Москва заперла все окна, все двери», — некогда написал Булгаков в «Роковых яйцах», и после остервеневшей московской жары 2010 года обычная прохлада кажется чудом и милостью свыше. А еще говорят, что Булгаков сатанинский писатель!
Конец августа. Успенье. Я один в лесном доме. Уже почти неделю, то ненадолго прекращаясь, то заново принимаясь, идет дождь. Земля пьет и никак не может напиться, но грибов в этом году, наверное, не будет.
…Сентябрь. Сколько же наросло грибов!
У Олеси Николаевой есть небольшая повесть, которая называется «Корфу». Не так давно она вышла в издательстве Татьянинского храма, и мне подарила ее сама матушка Олеся, когда приходила к нам в литературную студию «Сфинкс» на филологическом факультете. Книгу эту я прочитал за один присест: она, как и все Олесей Николаевой написанное, захватывает так, что пока не дочитаешь до конца, ничем другим заниматься не можешь, а потом еще долго мысленно возвращаешься. Я читал в самолете, когда летел, правда, не на Корфу, а совсем наоборот. Мы летели в Турцию. Только не в Анталию, куда все ездят, и даже не в Стамбул, а в Анкару, в столицу. Там проходила филологическая конференция по русскому языку, в Турции ныне очень популярному.