* * *
Покупал в аптеке таблетки от головной боли. Теперь таблеток от головной боли столько, что глаза разбегаются. Как раз у меня был перерыв в голове, и она не болела. Я решил выбрать что-нибудь современное и попросил у аптечной девушки показать мне то место на витринах, где лежат эти самые средства. Девушка ткнула накладным ногтем вдаль и… там я увидел памперсы и прокладки. Может, они помогают, но памперс мне не проглотить. Тем более что его сколько не запивай… Спросил ещё раз. Тогда девушка закричала в подсобку:
— Зинсанна! Где у нас головная боль?
— Рядом с контрацепцией. Правее и выше, — отвечали из подсобки.
Может, она и права, эта Зинсанна.
* * *
Перед входом в вестибюль метро станции «Шоссе Энтузиастов» возле телефонов-автоматов стояла старушка. В одной руке у неё была сумка и палка под мышкой, а другой она листала толстый телефонный справочник. Тот, который с жёлтыми страницами. Листала-листала, потом вздохнула, закрыла справочник, перекрестилась на него, взяла палку в руку и пошла.
* * *
На платформе станции «Мрак Парк Культуры» сидел юноша, опутанный плеерами, наушниками и проводами, точно Лаокоон змеями. Он сидел и напевал что-то, притопывал ногой, прищёлкивал пальцами и читал толстую книгу. Книга была Книгой. Библией.
* * *
Проходя по улице, спиной услышал:
— …Все конфликты происходят, Гена, от недопонимания. Вот ты думаешь, почему я вчера тебя по роже-то ударил..
* * *
На Новодевичьем кладбище печальнее всего колумбарий. Какая-нибудь треснувшая мраморная табличка в углу стены и на ней почти невидимые буквы с остатками краски в углублениях. Легко читаются только два слова под именем и отчеством: «…красный партизан». И больше ничего. Не врач, не инженер, не шуруп-саморез, а красный партизан. Короче и страшнее этого приговора только надпись на другой могиле: «Член ВКП(б) со времён войны Алой и Белой Розы с 1899 года».
* * *
Покупал что-то ненужное на лотках у метро. Старушка с сумкой на колесиках, из которой торчали вязаные носки, варежки или очень лохматый фокстерьер, говорила старушке, торгующей пучком укропа:
— Щас они будут слушать! Они теперь всё лучше нас знают. Сопли до пояса, а туда же! Я всю жизнь на оборонном предприятии отработала, меня на пенсию так провожали, как сейчас и не встретят никого. И если я ей, засранке с голым пупком, говорю, что билайн лучше — значит лучше! Родная бабка знает, что говорит. Я всю жизнь на оборонном..
На этих словах я понял, что повторение мать учения, и пошёл дальше.
* * *
Если лежать на диване и смотреть в окно, то видны только спутанные ветки — чёрные, белые и серо-зелёные. И небо между этими ветками. Белое — утром, чёрное — ночью и серо-зелёное в сумерках. Я смотрю на небо в прожилках ветвей каждый день. Перед тем, как закрыть глаза и после того, как их открыл. На самом деле я смотрю на небо и после того, как закрываю глаза и перед тем, как их открыть. Но это не имеет совершенно никакого значения. Важно только то, что с каждым днём веток всё больше. На самую малость, но больше. Когда-нибудь они зарастут и запутают всё небо. Придавят его к моему окну. И в этих ветвистых силках будут сдавленно каркать вороны, предсмертно пищать воробьи, тускнеть предутренние звёзды и обломки луны. Прижав лицо к окну с другой стороны, из комнаты, которая заросла диваном, телевизором, треснутой кофейной чашкой, махровым халатом, пыльной фотографией, непрочитанным письмом, я пойму: кто спрятался — тот сам и виноват.