Какой-то шиз, живший на даче, вздумал поупражняться на нем в стрельбе из обреза. Приехала милиция и не нашла ничего лучше, чем арестовать пострадавшего, который к тому же не сделал ни одного выстрела! Быстро? Да в любой цивилизованной стране я бы еще подал в суд, Сергей Александрович!
Сергей молча повернулся и пошел прочь.
– Ты… ты никого не убил? – со страхом спросил Шакуров.
– Я даже ни в кого не стрелял, – ответил Сазан. – а то бы я не отделался за смешные деньги.
– Ну и черт с ним, – вдруг сказал банкир, – пусть милиция его ищет. Зачем тебе напрягаться?
– Есть зачем. Во-первых, мент считает, будто Гуня действовал по моему приказу. Во-вторых, Гуня будет счастлив подтвердить эту версию.
Шакуров поднял голову и стал смотреть на своего друга, и глаза его опять затосковали от ужаса.
***
От банка Сергей поехал в двенадцатую школу, где учились когда-то трое неразлучных приятелей. Он хотел побольше узнать о их неразлучности и познакомиться с той учительницей физики, которая так нелестно отозвалась о системе учета и контроля моральных достоинств, разработанной генералом Баркиным.
Учительница оказалась худенькой пятидесятилетней женщиной в желтом платье, сильно изъеденной жизнью и скверной зарплатой.
На большой перемене она увела лейтенанта милиции в лабораторную комнату за физическим кабинетом, и Сергей спросил, помнит ли она трех учеников, – Нестеренко, Шакурова и Баркина, кончивших школу восемь лет назад.
– А что, – спросила учительница, – кто-нибудь что-то натворил?
– А кто, по вашему, мог что-то натворить?
– Конечно, Нестеренко.
– А что, он был в школе главный хулиган?
– Притча во языцех. Как выражались мои коллеги, он «никогда не обращал внимания на коллектив».
– И в чем это конкретно выражалось?
– Ну, например, однажды все эти трое увлеклись фотографией. В школе был фотокружок, и комната, где проявлялись снимки, и как-то мы готовили праздничную стенгазету и сняли всех учителей. И вот Нестеренко, который очень неплохо рисовал, тайком ото всех подретушировал снимки. Тому, у кого была лысина, он сделал лысину чуть побольше. Тому, у кого были острые зубы, он сделал зубки чуть поострее. Мой бедный нос, который, как вы видите, у особ более молодого возраста называется «орлиным», он изобразил с более заметным крючком. Наши зубки стали зубастей, а подбородки – подбородистей, сообщая лицам выражение, обычно свойственное портретам известных художников Кукрысниксов. Но это были не карикатуры. Просто, когда отпечатали снимки, учителя стояли в недоумении перед газетой и думали: «Точь-в-точь, Николай Сергеевич – как раз такая гнида, но неужели я действительно так выгляжу?» Но поскольку все мы воспитаны в том духе, что фотография не может лгать, мы недели две пребывали в неведении, пока истина как-то не просочилась наружу.