Катрин не в первый раз удивило, с какой готовностью люди отказываются от свободы и достойной смерти. Неужели настолько счастливы в нынешней жизни? Вот дерьмо. Ты-то где свое милосердие потеряла? Не можешь пожалеть этого тридцатилетнего мужика. Сидит, будто в штаны наложил, руки, как физкультурник, тянет. Может, у него родители, жена, дети?
Она с трудом заставила себя не нажать на спуск. Лейтенант не поймет, — он парень правильный. Сначала допрос снимет, потом отправит одурманенного фашистской пропагандой солдата в лагерь на перековку. Скорее всего, там камрад и загнется от холода, вшей и недоедания. Ну, фриц, сам выбрал.
Держа винтовку на изготовку, Катрин вышла из-за машины.
— Найн наци, — громко залопотал немец, увидев врага. — Майн фатер дер коммунист. Интернационал, ферштейн?
— Ферштейн, ферштейн, — пробормотала Катрин. В таких пределах язык Гете она вполне понимала. — Отец у тебя коммунист, мать проститутка, а сам ты не местный. Может, тебе еще денег на обратную дорогу выдать?
Разглядев фигуру с винтовкой, немец примолк, очевидно пораженный принадлежностью русского танкиста к женскому полу. Наблюдая за ним краем глаза, девушка разобралась с остальными. Двое убиты наповал. Автоматчик лежал в луже крови, зажимая простреленное плечо. Серое пыльное лицо, вокруг глаз светлые овалы, оставленные поднятыми на каску очками. Рыжих волос под шлемом не видно. Раненый следил за Катрин мутным от боли и ненависти взглядом.
«Сын коммуниста» снова залопотал. Что-то о доблестной фройлян, о женском милосердии и Гаагской конвенции.
— Пошел в жопу со своей конвенцией, — искренне посоветовала Катрин и указала стволом винтовки на пояс пленного. — Разоружайся. Найн арсенал, ферштейн?
Пленный начал дергать свои пряжки и выдергивать из-за ремня гранаты с таким энтузиазмом, словно собирался разоблачиться до сугубо мирного нудистского состояния.
Держа под прицелом разоблачающегося немца, Катрин чувствовала себя глупо. Где лейтенант с Николаичем застряли? Катрин глянула на ту сторону. Лейтенант Любимов зигзагом, как положено по боевому уставу, бежал к мосту. Молодец, однако. Осторожный.
Уловив движение, Катрин дернулась, выстрелила, почти не глядя. Пуля пробила грудь раненому автоматчику, голова немца со стуком коснулась земли. Окровавленная ладонь бессильно выпустила рукоятку «парабеллума». И как он, почти не шевелясь, умудрился достать пистолет?
Когда девушка щелкнула затвором, разоружившийся немец с ужасом всхлипнул, задрал руки еще выше и зажмурился.
— Что случилось? — прохрипел запыхавшийся Любимов.